Потрясающий мужчина - Ева Геллер

Когда я покрасила два квадратных метра, моя рука так занемела, что я с трудом могла поднять ее. Рабочие вышли из столовой. Для них рабочий день был окончен. Они поглядели на первое облако и сказали Харальду:

— Тяжелая работа! Когда вы думаете ее закончить?

— Понятия не имею, — ответил тот.

— Больше шести квадратных метров в день у вас не получится, — с важностью произнес маляр-хвастун, словно был здесь начальником.

— Управитесь, самое раннее, через две недели, — изрек другой.

— Значит, я закончу только через две недели, — спокойно сказал Харальд. Уже через две недели, подумала я.

Рабочие ушли. Харальд сел в кресло и закурил. Курил он постоянно, даже когда рисовал. Я тоже решила сделать перерыв, сползла с помоста и села возле Харальда.

— Так непривычно красить сверху. У меня абсолютно одеревенела рука.

— У тебя нет мускулов, — сказал Харальд, положил руку мне на плечо и немножко пощипал мои несуществующие мускулы. Я засмеялась. Тут вошел Руфус.

— Боже, — ужаснулся он. — Как ты выглядишь? — Он имел в виду меня. — Пуловер и джинсы все в краске. А ведь ты купила их только сегодня утром.

— Ну и что? — хмыкнула я, словно это для меня обычное дело — каждый день уродовать тряпки за двести марок.

— Мне нравится, — сказал Харальд, разглядывая пятна на моей груди. — Хороший способ разрушать совершенство.

— Тогда, значит, все в порядке, — сказал Руфус и опять пошел наверх, к своему компьютеру.

Харальд посмотрел на меня:

— Скажи, это твой друг?

— Нет, это мой шеф. Поскольку я дизайнер по интерьеру, он и хозяйка наняли меня, пока не будет закончена реконструкция. Потом я опять уеду. — Тут я выложила Харальду всю свою историю, от начала в роли уборщицы до горького разрыва с Бенедиктом. А еще рассказала, что, собственно говоря, Руфус — исследователь динозавров и тоже случайно работает здесь. Харальд слушал не перебивая, время от времени произнося с полным пониманием «гм, гм, гм».

— С тех пор как Бенедикт бросил меня, мы с Руфусом живем в этом отеле, как звонарь собора Нотр-Дам и его уборщица.

Харальд засмеялся:

— Руфус, по-твоему, звонарь Собора Парижской богоматери? Для этого он слишком высокий. Ему бы надо было горбиться при ходьбе. Но прическа и растительность на лице убеждают. Весьма живописны.

— Неважно, как он выглядит, он не желает менять свою внешность. Мы просто работаем вместе. И он очень славный.

— Разве мужчина должен быть красивым? — задумчиво посмотрел на меня Харальд. — Тебе, впрочем, нужен хорошо выглядящий мужчина.

Я рассмеялась и покраснела. Харальд со своими темными вьющимися волосами, чуть насмешливым ртом выглядел безумно хорошо и, разумеется, знал это.

— Отлично! Если Руфус — не твой парень, тогда что мы тут сидим? Пошли, я хочу выпить и поесть.

— Я быстренько переоденусь.

— Ты мне и так нравишься. Я тоже не буду переодеваться. — Он встал, закрыл ведра с краской пластиковыми крышками, поставил кисти в воду, взял меня за руку, вывел из отеля к своему «моргану», и мы поехали.

Ночь опять была теплой и безлунной. Харальд привез меня в бистро, где можно было сидеть снаружи, заказал красное вино и бифштексы с салатом и картофелем, запеченным в фольге.

— Самые простые вещи вкуснее всего, — сказал он.

— Верно. — Я не могла не спросить: — А что сейчас делает твоя подруга?

— Моя подруга? Она историк-искусствовед в «Сотбисе». Эксперт по живописи восемнадцатого и девятнадцатого веков. Она знает все.

— Я имею в виду, что она делает сейчас? У нее есть новый друг?

— Она рассталась со мной, потому что из-за меня у нее оставалось слишком мало времени для себя. Зачем же ей обременять себя новым мужчиной?

— Как ее зовут?

— Вальтрауд.

Я не смогла удержаться от улыбки. Какое мещанское имя!

— Ну и какова она?

Харальд брезгливо сморщил лицо:

— Само совершенство.

— Совершенство?

— Она абсолютно и невыносимо совершенна.

— Это ты ее рисуешь на своих картинах?

— Не имеет смысла рисовать Вальтрауд. В одной картине я могу от силы изобразить ее руку, или грудь, или ногу. Ее лицо вообще невозможно рисовать. Оно слишком совершенно. К тому же она блондинка, а блондинки всегда смотрятся безвкусно на фоне облаков.

Я провела рукой по своим темным волосам. Они были вымазаны краской. Немного смущенно я посмотрела на Харальда. У него голубые глаза, ярче, чем у Бенедикта.

Харальд сказал:

— Радуйся, что ты не совершенна.

У меня были все основания радоваться этому. Харальд заплатил за меня, словно это была самая естественная вещь в мире, потом отвез к отелю, словно это тоже была самая естественная вещь в мире. Перед дверью положил свою руку мне на плечо:

— Виола, когда мы закончим свое облачное творение, мы устроим грандиозный праздник. А до того отдадим все силы работе. Согласна?

— Да, — ответила я. — Завтра продолжим. До завтра. Спокойной ночи. Пока. Когда облачное творение будет закончено…

92

На следующий день Харальд явился в середине дня. Не то чтобы он был холоден ко мне, но интересовался исключительно облаками. Он желал видеть их в натуре, но небо было ярким и безоблачным. Он загрунтовал несколько квадратных метров, потом как-то беспокойно повертелся в кресле. Я угостила его кофе и пиццей и показала рекламные проспекты ламп для картин. Он выбрал самые скромные, оказавшиеся самыми дорогими. Да, эти лампы над его картинами будут выглядеть лучше, чем все, что я рисовала в своем воображении. Разве не знак судьбы, что я еще ни на чем не остановила свой выбор до появления Харальда?

В моем списке была еще одна проблема, в решении которой мог помочь Харальд: вывеску «Отель «Гармония» надо было написать новым шрифтом. У меня была мысль поместить название, написанное золотыми буквами, на обоих окнах, но Харальд заявил, что это будет выглядеть чересчур претенциозно. Гораздо больше ему понравилась моя вторая идея — металлические буквы над входом, освещенные прожекторами. Мне тоже больше нравился второй вариант, только он был значительно дороже. Художник по металлу должен будет вручную изготовить буквы и позолотить их, чтобы сберечь от непогоды. Только необходимо выбрать подходящий шрифт.

Харальд написал в своем блокноте слова «Отель «Гармония» самыми разнообразными шрифтами. Удивительно, как легко и в то же время точно он умел чертить буквы. Он изобразил узкие буквы, широкие, большие и маленькие, потом решил:

— Это должны быть тяжелые буквы «ОТЕЛЬ ГАРМОНИЯ» — после этого надо автоматически домысливать себе восклицательный знак. От них должно веять силой. Название старомодное, типичное для гостиницы пятидесятых годов, тогда в большие слова вкладывали большие надежды. Сегодня это выглядит смешно.