Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли

– Кисет мне Вася отдал, – тихо сказал Хомутов, – в тюрьме немецкой. Зимой того года я детей своих увидел…  – он сглотнул, – привезли их в Новочеркасск с севера, где они в партизанах воевали. В начале декабря свидание наше случилось, а под новый год я их увидел на площади у собора, на виселице…  – он кивнул на пальцы Джона:

– У Васи моего такие были. Марью же…  – не договорив, махнув рукой, он отвернулся:

– Дело их вел тот самый Воронцов-Вельяминов, собака. Доставили меня в Новочеркасск под охраной, привели в тюрьму, посмотреть на детей моих. Апосля свидания он сказал, что судьба Васи с Марьей решена, они против законной власти сражались, посему их повесят прилюдно. Я же должен выступить перед казнью, как отец, призвать всех к покорности немцам и нашему вождю, фюреру Адольфу Гитлеру…  – Хомутов побледнел от старой ярости, – тогда я поднялся, плюнул в лицо мерзавцу и кулаками добавил, а кулаки у меня и той порой оставались сильные…  – старик вздохнул:

– Гришка выступал, как дядя их. Меня в машине на площади держали, в наручниках. Им доски к телам приколотили…  – голос Хомутова сорвался, – такая судьба ждет всех красных партизан…  – Джон вспомнил:

– В Лионе он так сделал с Тео покойной. Но я не могу, не имею права сказать старику, что он погиб, что мы с Теодором его убили…  – Хомутов оставался в немецкой тюрьме до освобождения Новочеркасска:

– Я даже тела детей моих не мог найти…  – неслышно сказал старик, – немцы их в ров закатали. Гришка с ними сбежал, я жалел, что теперь мне не дотянуться до подонка, хоша он мне и брат был…  – в первый послевоенный год на площади воздвигли временный монумент казненным партизанам:

– Но через год имена Васи с Марьей оттуда сбили, – Хомутов прикурил от уголька, – а меня арестовали, только теперь чека, если по-старому говорить…  – Корнея Васильевича привезли в Москву:

– Но Гришку я не увидел. Его повесили с атаманом Красновым и другими, а я поехал за Полярный Круг, отбывать свою десятку…  – Хомутов прислушался к ласковому ржанию жеребца из-под обрыва:

– Кости детей моих неизвестно где разбросаны, – он потер лицо рукавом казакина, – а тварь живет себе и радуется…  – прозрачный, светло-голубой глаз взглянул в лицо старику:

– Не живет, – твердо сказал Джон, – он сдох давно, Корней Васильевич. Я его и казнил…  – он взял в ладони загрубевшую руку старика, – после войны. Я и мальчик, которого вы в Царском Селе верховой езде обучали. Он вырос, – Джону захотелось, как в детстве, уткнуться лицом в надежное плечо старика, – у него дочка и сын родились. Это внук его…  – он кивнул на реку, – старший…  – крепкие пальцы Хомутова оказались неожиданно теплыми:

– За сие тебе земной поклон, милый…  – шепнул Корней Васильевич, – и Федору от меня благодарность передай. Позаботился обо мне Господь, души моих детей не остались неотмщенными…  – старик все же утер глаза:

– Ты воевал, Иван Иванович…  – сказал он утвердительно, – я по лицу твоему вижу…  – Джон поднялся:

– Скоро тридцать лет, как воюю, Корней Васильевич…  – старик обнял его:

– Езжай домой, к детям своим…  – он перекрестил Джона, – молодоженов наших к семье вези…  – Хомутов улыбнулся:

– Есть же у тебя дети…  – Джон вспомнил, как надевал медвежий клык на шею сына:

– Есть, – отозвался он, – мальчик и девочка…  – солнце садилось за реку, догорающий костер переливался бронзой. Хомутов вздохнул:

– Как у меня…  – он протянул Джону конверт с кисетом, герцог прервал его:

– Корней Васильевич, я обещаю…  – он не знал, как и когда сделает это, но велел себе:

– Это теперь моя обязанность, как обязанностью Мишеля было кладбище в форте де Жу. Сначала он следил за могилами, а теперь Эмиль всем занимается…  – Джон вспомнил о смерти Нади в альпийской крепости:

– Она просила Розу назвать дочь ее именем. Дети Корнея Васильевича тоже заслужили свой памятник…  – он повторил:

– Обещаю, что память о ваших детях вернется сюда, – Джон обвел рукой затихающий луг, – имена их не забудутся, как и ваше имя…  – старик поскреб щетину на упрямом подбородке:

– Меня в честь сотника Корнилия крестили, коего апостол Петр в веру обратил первым из всех…  – Джон не выпускал руки Хомутова:

– Молитвы твои и милостыни пришли на память перед Богом, – серьезно сказал герцог, – так случилось, Корней Васильевич, и случится еще…  – в конверте лежали довоенные документы Василия Хомутова:

– Хоша такими бумагами обзаведешься, – заметил старик, – ты больше мычи, вроде контуженый. Вася у меня семнадцатого года был, а ты говоришь, что с пятнадцатого, разница небольшая…  – он потряс кисетом над ладонью Джона:

– Забирай, – в полутьме засветились царские десятки, – золото я себе на похороны держал, но тебе оно нужнее…  – Хомутов прижал к щеке кисет:

– С ним меня в гроб положат. У престола небесного я встречу своих детей…  – Корней Васильевич велел Джону оставить телегу в хозяйстве кума, как он выразился:

– Верст тридцать отсюда на север, – он задумался, – там ходит дизельный поезд, хутор рядом с веткой стоит…  – на дизелях документы никто не проверял, люди соскакивали и забирались в вагоны на каждом полустанке.

Маша с Генрихом прикорнули в телеге под кошмами, герцог поставил на козлы корзинку с припасами:

– Кум вас покормит, – обещал старик, – баньку истопит. Езжайте, милые, Господь да пребудет с вами на пути вашем…  – конек прянул ушами, колеса заскрипели. Хомутов вдруг напел неожиданно чистым, сильным голосом:

– Не для меня придет весна, не для меня Дон разольется…  – он помахал телеге. Джон подхватил:

– И сердце девичье забьется, в восторге чувств не для меня…  – оборачиваясь, он еще мог разобрать в белесой дымке черный казакин старика, серую гриву жеребца. Луг заволок вечерний туман, телега исчезла в бескрайней степи.

Читайте в 2019 году Вторую часть книги «Вельяминовы – за горизонт»

Книга вторая

Пролог

Рим, август 1962

Виа Венето дремала под раскаленным солнцем. Американские туристы, в помятых хлопковых шортах, в пропотевших летних рубашках щелкали кодаками напротив входа в Café de Paris. Рукописная табличка гласила:

– Экскурсия на английском языке. Сладкая жизнь Рима. В стоимость входит один напиток…  – парнишка на скутере звенел монетами:

– Группа отправляется через пять минут. Присоединяйтесь, дамы и господа! Только у нас, все секреты вечного города! Завтра особый тур в собор святого Петра, с посещением мессы. После обеда визит в Колизей и на римский Форум…  – рядом со скутером, в жестяной лохани с тепловатой водой плавали бутылки «Сан-Пеллегрино».

Зазвенели льдинки в запотевшем серебряном ведерке для шампанского. Фотограф в вестибюле отеля «Эксцельсиор» крикнул:

– Ева, отлично! Теперь подними бокал…  – часть прохладного, затененного пальмами холла отгородили отельными барьерами. Портье извинялся перед гостями:

– У нас идет съемка для итальянского Vogue…  – он указывал на афишу «Сладкой жизни» с автографом режиссера, – отель популярен у кинематографистов, в модных журналах…

За барьером болтались независимые, как их называли в Риме, папарацци, ребята в потертых джинсах, с мощными камерами через плечо. Vogue посылал на съемки охранников, здоровых парней в темных костюмах, жующих американскую жвачку. Нечего было и думать о том, чтобы снять Еву, помешав журнальному фотографу. Папарацци надеялись на несколько кадров после рабочего дня модели.

Темные волосы девушки струились по изящной спине, серо-голубые глаза мерцали на смуглом от тропического загара лице. Она стучала шпильками по мраморным плитам пола, изгибалась, уперев руку в талию. Девушка безучастно смотрела мимо камеры, в сторону неприметного угла, где за чашкой кофе беседовало двое мужчин:

– Это Боргезе, – поняла Ева, – Черный Князь, как его называли во время войны…  – фотографии Боргезе она видела в досье тети Марты, – но мерзавец всем известен. Он отсидел номинальный срок и ни от кого не прячется…  – спутнику Боргезе по виду шел пятый десяток: