Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901) - Неля Васильевна Мотрошилова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В литературе более поздних времен все смешано, перепутано, неправомерно экстраполировано на прошлое, на период ФА. Да и значение покаяния Гуссерля – относительно Фреге (как правило, в пересказах, имевших место в куда более поздних работах интерпретаторов), сильно преувеличено.
Согласна со следующим более взвешенным, отвечающим реальному положению вещей суждением Кл. О. Хилл: «Многое из того, что Гуссерль написал об идеях Фреге в ФА, имеет, правда, критический характер. И в ЛИ он отмечает, что берет назад (retracing) некоторые возражения, сделанные в адрес взглядов Фреге, которые касаются аналитичности и его оппозиции по отношению к психологизму. Однако строгий взгляд на это самоопровержение показывает, что оно затрагивает три страницы критики Фреге со стороны Гуссерля… оставляя в неприкосновенности фундаментальный критицизм по отношению к фрегевскому проекту. Например, Гуссерль никогда не опровергал свое утверждение о том, что теория числа в духе Фреге является несостоятельной и бесполезной с научной точки зрения, что все дефиниции Фреге становятся истинными и корректными предложениями лишь в случаях, когда объем понятия замещает (substitutes) само понятие, хотя [в таких случаях] понятия самоочевидны и лишены ценности. И что результаты предпринятого Фреге исследования способны вызывать удивление: как кто-то может думать, что их истина не является только временной».[225]
Все это подмечено совершенно верно (хотя и затушевывается авторами, поддерживающими устаревшую и упрощенную схему при толковании обсуждаемых вопросов). Более того, иначе, по моему мнению, и быть не могло. В некоторых оттенках Гуссерль, действительно, согласился с Фреге, имея в виду главным образом тон своих нападок. Но в том-то и дело, что он не мог сделать уступок в принципиальных для него решениях, ибо в этом случае задуманные и исполненные им великие ЛИ теряли бы всякий смысл. А несогласие с Фреге так и оставалось в развитии учения Гуссерля важнейшим теоретическим, конструктивным элементом (что будет подтверждено также в нашем обещанном целостном анализе проблемы).
2. В литературе, посвященной обсуждаемому вопросу о логике и психологии, кроме того, часто фигурирует такая мысль: ранний Гуссерль потому был неправ, что по существу был «психологистом» и, значит, должен был отказаться от этой своей позиции (что он и сделал-де в ЛИ). А антипсихологист Фреге якобы был однозначно прав, притом на все времена. Между тем с теоретической, да и историко-фактической точек зрения дело опять-таки обстоит во многом иначе. В вопросах о соотношении логики и психологии, о правомерности их пересечения в случае исследования философии арифметики, проблемы числа в частности и особенности, переплелось так много аспектов, что без их специального рассмотрения в этой теме разобраться невозможно. Обобщая проделанный анализ и одновременно предваряя последующее конкретное и тщательное рассмотрение проблемы психологизма во второй моей книге, выделю некоторые из аспектов, которые представляются наиболее существенными.
2а. Никак нельзя забывать о том, что́ ранее уже обсуждалось: ведь ФА Гуссерля возникла в контексте чисто математических, философско-математических, логических исследований и споров, посвященных масштабным и энергичным поискам оснований арифметики, попыткам её общетеоретического фундирования. Этот спор, в свою очередь, маркировал начало широкомасштабных последующих попыток преодолеть в математике “кризис оснований”. Вот в этой плоскости и поднимался (хотя редко) вопрос: может ли психология помочь в поисках таких оснований? Ответ ряда математиков и логиков, особенно логиков математических, когда и если они обращались к этому вопросу, был, как и в случае Фреге, резко отрицательным. При этом Фреге как никому другому удалось – и ещё задолго до развертывания спора о психологизме – привести много убедительных доводов в пользу такого ответа.
Обобщая его позицию, можно сказать: Фреге удалось определить специфические установки, которых придерживаются и не могут не придерживаться математики и логики, поскольку их предмет и конкретные объекты их интереса, их понятия уже вычленены и над ними уже ведется, подчас целыми веками, конкретная работа. На этой, более поздней исторической стадии она (до какого-то предела) успешно осуществляется без всякого обращения к генезису таких понятий и объектов: последние уже есть, и их можно, даже нужно брать в чистом виде, приводить в соответствие друг с другом, выстраивать различные системы. Если поднимается вопрос о том, где и как такие понятия возникают, то он или считается праздным, ненужным, или предпочтение отдается, в самом деле, платоновско-больцановским (по типу) объяснениям, согласно которым такие «объекты» образуют самостоятельное царство «истин в себе». Что также для ряда авторов значит: здесь – царство математиков, вход, в которое, скажем, психологии и психологам просто заказан. (Это же в принципе тогда можно было сказать и о царстве «чистой» логики, тем более стремительно математизирующейся, границы которой тоже не дозволялось нарушать).
Гуссерль в осмыслении всех этих вопросов поступил по-другому: вчерашний математик парадоксальным для своей дисциплины образом поставил эксперимент, который (по крайней мере внешне и отчасти) совершался… в пользу психологии. Суть эксперимента состояла в следующем: предпринималась попытка использовать для генетического объяснения основ арифметики – через выявление генезиса в сознании человека её фундаментальных понятий, прежде всего понятия числа – материал, накопленный в психологии. (В этой книге было показано, что в ФА вовсе не был привлечен исключительно и «односторонне» или, как пишут некоторые авторы, преимущественно психологический материал.)
Предваряя обобщающее, а в то же время конкретное рассмотрение обсуждаемой здесь проблематики, которое займет несколько страниц, хочу пояснить, что оно коснется главным образом только тогдашнего гуссерлевского мира идей и размежеваний, где суждений Фреге совсем не будет. Причина проста. Фреге уже изначально и резко отверг всю эту и сходную сферу исследований как ни в чем не нужную математической логике, более того, как вредную, а потому запретную для всех ее сфер и ответвлений. Той же линии он будет неуклонно придерживаться и впоследствии.
Говоря обобщенно, можно напомнить, что в конце XIX – начале XX века разворачивается и все более вступает в права в научных исследованиях и дискуссиях проблематика междисциплинарного синтеза, а по контрасту – подчас и вопрос о «строгом», «чистом» утверждении границ и рамок как в сложившихся, так и в новых научных дисциплинах. Можно в целом говорить о двух крайних (иногда
