Пещера. Ведьмин век. Долина Совести - Марина Дяченко

– Что… здесь… господа, вы…

Клавдий обернулся. Отодвинул локтем потную, перепуганную звезду, в ужасе топчущуюся на пороге собственной гримерки. Как покойница говорила? «Много-много парного мяса»?..

Флаг-ведьма, пророчица. «Одница, округ Одница, да, да, да!..»

Что там она еще пророчила, а?..

За дверью, перед фронтом испуганной толпы администраторов и служек стоял куратор Мавин, и глаза его горели холодно и хищно.

– …Так куда вас везти, ребята?

Пассажиров было двое. Парень лет шестнадцати и девчонка, закутанная в длинный черный плащ; поднятый воротник закрывал ее лицо до самых глаз.

– Проезд Мира? Ого, в этот час в центре такие пробки…

– Мы не спешим.

Машина неспешно глотала километры. Клав сидел, вжавшись спиной в кожаное сидение, крепко сжимая в руке холодную Дюнкину ладонь.

Теперь все будет по-другому. Он не позволит за ней охотится, он никому ее не отдаст. Многолюдная Вижна – не пустая лодочная база, попробуй выследи среди миллиона следов единственный Дюнкин след…

Он снял квартиру в центре. Выпотрошив для этого заветный счет, заведенный три года назад с мечтой купить спортивную машину. Клетушка на пятнадцатом этаже тесного, как улей, дома, где даже соседи знают друг друга лишь мельком и случайно; теперь у них с Дюнкой будет настоящая спокойная жизнь. Будто бы ничего этого и не было…

Он вздрогнул, сжимая руку сильнее. Ему было страшно. Он боялся за Дюнку – но вот горе, Дюнку он боялся тоже. Его мозг пытался – и не мог осилить это противоречие: Дюнка умерла… Дюнка вернулась… Она в могиле… Она мертва – и вот она, сидит рядом…

Усилием воли он запретил себе задумываться. О жизни нельзя думать слишком усиленно – пропадет охота жить. Не будем предвосхищать грядущие беды, будем решать проблемы по мере их поступления…

На Дюнкиной спине пятном проступила влага. Это мокрый купальник пропечатывается сквозь тонкий плащ…

– Тебе не холодно?

Отрицательный жест головой. Теперь ей никогда не бывает холодно. И пальцы у нее ледяные, как зима…

Будто ощутив его настроение, она чуть повернула голову. Легко сжала его ладонь – чуть-чуть:

– Клав… Не… покидай… меня.

Комнатушка была размером с автобус. Над улицей нависал балкон, полукруглый, с неровными проржавевшими перилами. У Клава, который вышел покурить, сразу же закружилась голова, потому что под ногами, на расстоянии четырнадцати этажей, текли друг другу навстречу два безостановочных потока – сверкающий металл, разноцветные фары, раздраженные, доносящиеся в поднебесье гудки… И ночи – как не бывало. Грязноватый, неестественный свет.

Дюнка сидела на продавленном диване. Она скинула плащ и снова осталась в проклятом купальнике змеиного цвета.

– Сними его, – попросил Клав шепотом. – Давай его… сожжем.

Против ожидания, она послушно кивнула. И стянула с плеча лямку. И другую тоже; Клав смотрел, не догадавшись отвести глаза. В той жизни он не видел Дюнкиной наготы. И не может судить теперь, изменилась она с тех пор или нет…

Ее грудь казалась белой в сравнении с остальным телом. Ах да, загар… Не бронзовый, а пепельно-сероватый. Или путает свет, пробивающийся с улицы?..

Дюнка привстала, стаскивая змеиную ткань с бедер. Клаву захотелось зажмуриться. Купальник превратился теперь в мокрую тряпочку, жгутом скрутившуюся на ее коленях.

Его бросило в жар. Он невольно взялся рукой за пряжку собственного пояса; Дюнка сбросила купальник на пол и поднялась:

– Клав…

Волосы на его голове встали дыбом. Он чуть не вскрикнул – так больно столкнулись в нем два одинаково сильных, одинаково безжалостных знания.

Любимое тело. Его девушка. Его женщина. Впервые…

Мокрые волосы-сосульки. Ледяные ладони. Босые следы на промерзшем песке. Удушливый запах цветов на могиле, и ее лицо – это самое лицо! в широкой траурной рамке…

Он видел ее в гробу. Как теперь…

– Клав… не… прогоняй… меня…

– Я не прогоню, – вытолкнул он сквозь пересохшее горло. – Но…

– Не бойся… Клавушка, не бойся… Я же тебя люблю… Обними меня, Клав, я так долго…

Он впился зубами в нижнюю губу, так, что потекла по подбородку теплая струйка крови:

– Дюночка, не сейчас…

– Клав. Клав…

Не могу, подумал он беспомощно. Не… могу.

Дюнка стояла рядом, и ее руки были холодные, как рыбки. Будто бы она слишком долго просидела в речной воде.

И правда, долго. Ох как долго…

Он заставит себя поверить, что время отступило на десять месяцев назад. Что сейчас жаркий июнь, что завтра предстоит экзамен, что Дюнка попросту перекупалась и продрогла. Он заставит себя забыть похоронную процессию и этот ужасный цветочный запах. Запах кладбищенской глины… Он забудет. Сейчас.

– Клав…

– Сейчас, Дюночка. Сейчас…

У этого поцелуя был привкус крови из прокушенной губы.

– Клавушка…

Он стиснул зубы. Он уже знал, что решится.

Глава четвертая

Телефон плакал длинными гудками. Телефон истекал жалобными воплями: подойди ко мне, подойди… Возьми трубку, это так важно, от этого зависит человеческая жизнь…

Назар не слышал. Назар выдернул телефонный шнур из розетки, установив в своем мире тишину и покой. А может быть, он просто спал.

Ивга устало опустилась на влажную скамейку.

В прихожей у Прова тоже стоял телефон. На маленьком телефонном столике; у Ивги хватило сил развернуть столик, поставить его поперек. Торцом в дверь ванной, другим торцом в противоположную стену… Тесная квартирка была у Прова. Узкий коридор.

Там же, в коридоре, она натянула мокрое белье. Глотая слезы, влезла в джинсы и свитер. Не завязывая шнурков на кроссовках, вылетела за дверь; шум воды в ванной оборвался. Ивгу захлестнул страх – почти как тогда, на ночном пустыре, среди неподвижно чернеющих вагонов…

Она побежала. Сумка колотила по заду, будто подгоняя, поддавая охоты; на дорожке перед домом от нее шарахнулась стайка ребятишек. Старик с хозяйственной сумкой еле удержался на ногах; она вскочила в закрывающиеся двери автобуса и целых пять остановок боялась, что Пров ее догонит.

За что она так с ним? Что он ей сделал, кроме хорошего?..

И что будет, если он все-таки ее разыщет? Если станет искать…

Ох, станет. Такое не прощают. В особенности Пров…

Если бы Назар только подошел к телефону. Ивга не стала бы молчать в трубку – она вполне созрела, чтобы говорить. Чтобы униженно просить, она созрела тоже. Чтобы наняться к папе-свекру… тьфу, к бывшему папе-свекру, к профессору Митецу… Наняться в домработницы. Свадьбы не будет, это козе понятно, Ивга больше не гордая, не честолюбивая, вообще никакая… Если Назар не захочет любить ведьму… то пусть защитит хотя бы. Пусть будет… к ведьме… снисходителен…