Пелэм, или приключения джентльмена - Эдвард Бульвер-Литтон

— Слава богу, сэр, вы невредимы! Я не очень-то надеялся найти вас здесь, когда пришел.

— Да, — произнес я, протирая глаза, — я действительно цел и невредим, милый мой Джоб. Однако похоже на то, что вас мне не приходится благодарить за это столь приятное для меня обстоятельство. Я был бы избавлен от лишних хлопот, а ваш достойный приятель, мистер Шпингалет, от болезненных ощущений, если бы вы оставили дверь открытой, вместо того чтобы запереть меня в вашем клубе, как вам угодно именовать это местечко.

— Вы совершенно правы, сэр, — сказал Джоб, — и я до крайности огорчен этой случайностью. Дверь захлопнул Доусон, не сознавая, что делает, хотя я нарочно предупреждал его, что она должна остаться открытой. Но бедняга был ни жив ни мертв от страха.

— Он в безопасности? — быстро спросил я.

— Да, да, не беспокойтесь, ваша честь: я запер его у себя дома, а сам пошел узнать, как обстоит дело с вами.

— Надо не теряя времени перевести его в более надежное место, — сказал я, вскакивая с кровати. — А вы поскорее идите прямо на *** стрит.

— Тише едешь, дальше будешь, сэр, — ответил Джонсон. — Вы уж теперь вольны поступать, как вам угодно, а я свое дело сделал. Сегодня я буду ночевать в Дувре, а наутро позавтракаю в Кале. Может быть, ваша честь найдете возможным выдать мне аванс в размере четверти моей ежегодной пенсии и позаботиться о том, чтобы остальное было переведено банку Лафитта в Париже на имя капитана де Курси. Сейчас еще неясно, где я буду жить впоследствии. Могу только сказать, что, кроме старой Англии и новой Англии, мало найдется местечек, где я не повеселюсь за счет вашей чести.

— Бросьте, друг любезный, — возразил я, — не стоит покидать страну, которую вы так украшаете своими талантами. Останьтесь на родине и заживите честной жизнью благодаря своей пенсии. Поскольку я смогу поступать согласно своим желаниям, я намерен учитывать и ваши. Ибо всегда буду благодарен вам за оказанную мне услугу, хоть вы и захлопнули дверь перед самым моим носом.

— Нет, сэр, — возразил Джоб. — Жизнь есть дар божий, и я хочу воспользоваться им еще хоть несколько лет. Если же я останусь в Англии, ей угрожает опасность — «правила нашего клуба». К тому же я начинаю думать, что женщина с хорошим характером вещь очень приятная, когда не доставляет хлопот. А так как в Англии у меня, в сущности, никого не осталось, можно попытать счастья и за границей. Если ваша честь обратитесь к представителю власти, который выпишет ордер на арест Доусона и вручит его соответствующему агенту, дабы освободить меня от моего подопечного, — я с той же минуты буду считать, что ответственность с меня снята, и тотчас же почтительно с вами распрощаюсь.

— Что ж, как хотите, — сказал я. — Черт бы побрал вашу воровскую косметику! Ну как я теперь верну себе прежнее свое обличье? Тут, слева у рта, вы мне изобразили такую глубокую морщину, что она поглотит всю мою былую красу. И главное — водой-то ее не отмыть!

— Ясное дело, что нет, сэр, — спокойно заявил Джоб. — Плохой бы я был гример, если бы мою работу можно было смыть губкой.

— Господи, сохрани и помилуй! — вскричал я, охваченный паническим страхом. — А чем же, во имя неба, можно ее смыть? Что ж, я должен, еще не достигнув и двадцати трех лет, выглядеть как методистский пастор за сорок, негодяй вы этакий?

— На последний вопрос, ваша честь, сами себе лучше ответьте, — ответил Джоб. — А что касается первого, то я тут принес одну мазь, и, если вы разрешите мне применить ее как полагается, она смоет с вашего лица все краски, кроме тех, что наложены самой природой.

С этими словами Джоб достал какую-то коробочку, и я, ненадолго отдавшись в его опытные руки, с несказанной радостью увидел, что лицо мое приняло свой первоначальный вид. Правда, радость эта была несколько омрачена утратой локонов. Все же я возблагодарил небо за то, что сей ущерб был нанесен мне уже после того, как Эллен приняла мое предложение. Впрочем, поклонник, всецело преданный одной женщине, и не должен обладать губительной для других представительниц этого пола внешностью: прекрасный пол всегда заслуживает нашего сострадания.

Когда мой туалет был закончен, мы с Джонсоном отправились к следователю. Джоб стал дожидаться на углу, а я вошел в дом:

Что говорить о том, как изумленБыл муж святой, как был растерян он.

Мне дали в подмогу грозного мистера ***, если помните, — того, с физиономией как тутовая ягода. Мы с ним уселись в наемный экипаж; Джоб взгромоздился на козлы, и все мы отправились на квартиру Джонсона.

— Сдается мне, сэр, — молвил мистер ***, взглянув на обладателя двух добродетелей, — что я имел уже удовольствие видеть этого джентльмена.

— Весьма вероятно, — сказал я. — Это очень известный в городе молодой человек.

После того как мы благополучно водворили Доусона (он держался спокойнее и даже мужественнее, чем я рассчитывал) в экипаж, Джоб попросил меня зайти с ним в маленькую приемную. Я написал ему чек на сто фунтов, хотя тогда это означало для меня выпустить из своих жил последнюю каплю крови, и дал слово, что, если показания Доусона приведут к вожделенной развязке дела, в чем можно было уже не сомневаться, ежегодная пенсия будет выплачиваться ему, как он пожелает. После этого мы дружески распрощались.

— Прощайте, сэр! — сказал Джоб. — Я отправляюсь в новый мир — мир честных людей.

— Если так, — сказал я, — то мы действительно по-настоящему прощаемся, ибо на этом свете нам уже не свидеться!

Мы возвратились на *** стрит. Когда я выходил из экипажа, какая-то женщина, с головы до ног закутанная в плащ, стремительно бросилась ко мне и схватила меня за руку.

— Ради бога, — быстро произнесла она тихим голосом, — отойдем в сторону, я задержу вас только на минутку!

Оставив Доусона только на попечении агента, я исполнил ее желание. Мы отошли на несколько шагов, и женщина остановилась. Хотя лицо ее было совсем закрыто вуалью, я безошибочно узнал голос и фигуру.

— Гленвил, — сказала она в страшном волнении, — сэр Реджиналд Гленвил, он действительно в опасности, скажите?

Голос ее оборвался, она не в силах была говорить.

— Надеюсь, что нет! — ответил я, делая вид, будто не узнал говорившую.

— Надеетесь, что нет! — повторила она. — И это все! — Тут страстное чувство влюбленной женщины возобладало надо всем, она схватила меня за руку и сказала: — О мистер Пелэм, сжальтесь надо мною, скажите мне, он все еще во власти этого негодяя Торнтона? От меня скрывать нечего, я знаю всю эту ужасную историю.

— Успокойтесь, милая, дорогая леди Розвил, — ласково произнес я, — не стоит больше притворяться, будто я не узнаю вас. Гленвилу ничего не грозит. Я привез свидетеля, чьи показания его вполне оправдают.

— Да благословит, да благословит вас бог! — произнесла леди Розвил, разражаясь слезами. Впрочем, она тотчас же осушила их, и, вновь обретя достоинство, которого никогда не потеряет надолго женщина благородная и воспитанная, она молвила с гордостью, в которой все же сквозила горечь:

— Сюда привело меня не обычное побуждение, не то, что вы мне, возможно, приписываете: сэр Реджиналд может быть для меня теперь только другом, но из всех моих друзей — самым близким и дорогим. От его слуги я узнала, что он куда-то исчез. А так как его тайна мне известна, у меня сразу возникла страшная догадка. Словом, я… я… Но для чего теперь объяснять? Вы никогда никому не скажете, что видели меня здесь, мистер Пелэм, постарайтесь даже забыть об этом… Прощайте.

Леди Розвил, плотнее закутавшись в плащ, быстрым и легким шагом отошла от меня и, свернув за угол, исчезла.

Я же отправился довести свое дело до конца и прежде всего попросил приема у следователя.

— Я пришел, — заявил я ему, — выполнить свое обещание и добиться оправдания невинного.

Затем я кратко изложил все свои приключения, скрыв только (как мною и было обещано) имя и приметы моего помощника, Джоба, и подготовил следователя к исповеди и показаниям Доусона. Этот несчастный как раз заканчивал свой рассказ, когда вошел полицейский и шепнул следователю, что Торнтон дожидается приема.

— Впустите, — громко произнес мистер ***. Торнтон вошел с обычным своим бесцеремонным и наглым видом. Но не успел он бросить взгляд на Доусона, как лицо его изменилось, покрывшись смертельной бледностью. Доусон не сдержался — его злобное нетерпение прорвалось наружу.

— Они все знают, Торнтон! — воскликнул он с торжеством.

Негодяй медленно отвел от него взгляд и обернулся к нам, бормоча что-то нечленораздельное. По выражению лиц, моему и следователя, он понял, что участь его решена; отчаяние привело его в себя, он метнулся к двери, но там его схватили полицейские. К чему описывать дальнейшее? В тот же день он был предан суду, а сэр Реджиналд с почетом освобожден и без колебаний оправдан.