Красные и белые - Андрей Алдан-Семенов

— Дальше что? — резко спросил Колчак.

— Когда обстановка позволит, поезда пойдут в Иркутск под флагами Англии, США, Франции, Японии и Чехословакии…

— Золотой запас России не может следовать без русского флага.

— Генерал Жанен советует вам ехать одному, без золота.

— Что, что? — Адмирал резко повернулся, опрокинул свечу. Долгушин поднял ее; слабый огонек выхватил из темноты фигуру растерявшегося вдруг Колчака. — Напрасно они думают, что я, адмирал Колчак, брошу золото и конвой. Один я не поеду.

— Осмелюсь заметить…

— Я сказал — нет!

— Здешние большевики закидали конвой прокламациями. Они требуют, чтобы солдаты арестовали вас.

— А я верю своему конвою. Мы пробьемся в Иркутск.

— У нас теперь только два выхода: первый — подчиниться требованиям союзников…

— Я отбрасываю этот выход!..

— …или уйти в Монголию, — закончил свою мысль Долгушин.

— В Монголию? Зачем в Монголию? — удивился Колчак.

— Я советую вам… — И ротмистр изложил свой план ухода из Нижнеудинска: — Отсюда до монгольской границы верст триста. К ней ведет старый почтовый тракт. По монгольским степям мы уйдем в Китай…

— А золотой запас? — вновь вернулся верховный к вопросу, больше всего занимавшему его.

— Немыслимо взять с собой двадцать девять вагонов.

— Я не оставлю чехам золото, — упрямо стоял на своем Колчак.

— Бог мой! Да разве оно достанется им? Этого не допустят наши более могущественные союзники, — иронически усмехнулся Долгушин.

— Хорошо, я согласен, — вдруг уступил адмирал. — Лучше уход в Монголию, чем опасное сидение в Нижнеудинске. Соберите офицеров конвоя, я скажу им несколько слов. Кстати, где эти прокламации?

Долгушин подал ему пачку листовок.

— Когда вам угодно встретиться с офицерами?

— Немедленно! — Колчак загорелся неожиданной надеждой вырваться из чешского плена.

Он развернул пачку листовок, прочел крупный заголовок: «Смерть Колчаку — врагу России!»

— Идиотские слова, даже не обидно! — сказал он таким тоном, что Долгушин понял, как задели Колчака эти листовки.

У вагона раздались шаги офицеров конвоя. Они вошли, почерневшие от грязи, небритые, исхудалые, в оборванных шинелях, замызганных полушубках.

— Господа офицеры, наше положение таково, что надо уходить в Монголию. Передайте солдатам — желающие могут остаться здесь. Я предоставляю каждому свободу выбора. У кого есть вопросы? — сказал Колчак.

— Ваше превосходительство, говорят, что союзники согласны вывезти вас одного в Иркутск? — спросил начальник конвоя.

— Да, полковник.

— Тогда вам лучше уехать без нас. Так и вам и нам безопаснее.

— Вы меня бросаете! — крикнул Колчак, словно его ударило током.

— Никак нет! Я говорю о том, как было бы лучше.

— Солдаты пойдут со мной без всякого принуждения, я убежден в их преданности. Вы пока свободны, господа…

Колчак опустился в кресло, с отвращением поглядел на затоптанный пол, побуревшие от угольной пыли стекла — еще недавно они были чистыми.

Почему-то подумалось: он уже все сделал — назначил главнокомандующим Каппеля, скоро передаст верховную власть Деникину, остается лишь незаметно раствориться в бушующем народном море.

Но от этого он не чувствовал облегчения. Не было и необходимого ощущения свободы. Да и как мог он избавиться от мысли, что он. Колчак, стал ныне символом массовых казней, порок, пепелищ, погромов, разгула палачей? Он — олицетворение диктатуры авантюристов.

Отныне его будут проклинать, ненавидеть, никто не скажет о нем доброго слова, не снимет с него даже тысячной доли вины. «В конце концов, я сам сделал насилие своей официальной политикой. Мне не в чем раскаиваться. Я служил войне — единственная служба, которую искренне ценю и люблю».

В салон вбежал испуганный Долгушин.

— Ваше прево… — выдохнул он. — Ваше… ваше…

— Что там еще стряслось? — хмуро и недовольно спросил Колчак.

— Солдаты конвоя ушли к большевикам…

— Как… ушли? Все ушли! Я верил своим солдатам, а они меня бросили и ушли…

— Пока нет причин остерегаться союзников.

— Предадут меня союзники, ротмистр, — печально сказал Колчак.

— Если вы сомневаетесь в них, переоденьтесь солдатом. Укроем вас в чешских эшелонах.

— Русскому адмиралу дурно переодеваться в чужой мундир. Скажите коменданту — я готов ехать в Иркутск.

— А как же золотой эшелон? — спросил Долгушин.

— Пусть его охраняют бог, дьявол, чехи, поляки! Мне теперь все равно! — Колчак ударил ногой в ящик, с треском осыпалась сургучная печать с двуглавым орлом. — А эти ящики перенести в эшелон. Мне, русскому адмиралу, не нужно русское золото.

6

В Иркутске все помыслы вчерашних союзников Колчака вертелись вокруг русского государственного запаса: власть золота магнетически воздействовала на них. В вокзальном ресторане за сдвинутыми столиками, нахохлившись, сидели союзные комиссары и колчаковские министры. Заместитель премьер-министра Червен-Водали говорил трагическим голосом:

— Господа высокие комиссары! Правительство адмирала Колчака находится в критическом положении. В Иркутске незаконно возник Политический центр, состоящий из эсеров, он требует от нас передачи государственной власти. Но согласитесь, этого преступного деяния мы совершить не можем. Сибирские эсеры — единомышленники большевиков, их действия угрожают не только России.

— Сколько перемен, и все за один год, — покачал головой генерал Жанен. — Прошлой осенью Сибирь была против большевизма, теперь она ненавидит Колчака. А ведь во всем виноват он сам, его вина, его вина! Он ведет себя как маньяк, он одержим коварством помешанного. Правду я говорю?

— Совершенная правда! — с неприличной быстротой согласился Червен-Водали. — Но как трудно исправлять чужие ошибки!

— Чужие ошибки всегда хуже своих. Адмирал не оказался бы в столь плачевном состоянии, если бы прислушивался к советам разума. У него не было недостатка в советах, — подчеркнул Жанен. — Я советовал передать золотой запас под мою охрану. Адмирал отказался. Он, видите ли, не доверяет охране союзных держав, а теперь хочет, чтобы я охранял его самого. Я не злопамятен. Золотой эшелон и адмирал будут доставлены в Иркутск под флагами союзников. Над эшелоном надо вывесить русский флаг. Не возражаю. Не в этом главное. Я жажду увидеть золотой эшелон — вот главное. — Жанен раздул пышные усы, устало положил на стол руки. — Меня беспокоит судьба золота. Ужасно волнует судьба русских ценностей, повторил он сердито.

— Кстати, куда делись два вагона, отправленные во Владивосток? осклабился в длинной усмешке полковник Ходсон — комиссар Англии.

— Это золото, сэр, передано Японии в уплату за понесенные нами расходы, — сказал комиссар Като, поднимая перед собой тесно сдвинутые ладони.

— Под чьей охраной, сэр?

— Под охраной генерал-лейтенанта Семенова. У него еще есть силы.

— Ценности, захваченные атаманом Семеновым, ничтожная часть, заметил Жанен.

— Правительство адмирала просит комиссаров обеспечить золотому эшелону путь на восток, — опять заговорил Червен-Водали. — Если союзники думают получить долги по обязательствам адмирала, — добавил он многозначительно. — Господа высокие комиссары, представители союзных держав! Будьте же посредниками между нами и Иркутским политическим центром. Мы не желаем столкновений с мятежниками.

— У вас просто нет сил подавить мятеж, — заметил хладнокровно полковник Ходсон.

— Хочу предупредить, господа. Страшен не Политцентр, а большевики.

— Я не понимаю идеи, во имя которой иркутские эсеры подняли восстание, — сказал Като. — Зачем им расчищать путь Ленину?

— Это все так сложно, господа высокие комиссары! Но я снова осмелюсь просить… Можем ли мы питать надежду? История не ждет. Судьба правительства адмирала на волоске, — тоскливо бормотал Червен-Водали.

Бессвязная речь его покоробила комиссаров: все сердито смотрели в пол. Жанен пошептался с полковником Ходсоном и, глядя в черные круглые глаза Като, сказал:

— Высокие комиссары согласны стать посредниками…

— Мне нужно время на размышление. Прошу перерыва. — Като встал, низенький, жирненький, похожий на будду, одетого в мундир.

— А как же с отречением Колчака? Надо заставить его отказаться от звания верховного правителя, — заговорил все время молчавший генерал Сыровой.

— Телеграф с Нижнеудинском в ваших руках. Предоставьте министрам возможность поговорить с Колчаком. Они и получат его отречение, посоветовал Жанен.

— Не возражаю, пусть поговорят.

— Адъютант, проводите министров на телеграф, — приказал Жанен.