Операция продолжается - Владимир Волосков

— Какая вы смелая и добрая.

Она постепенно успокоилась и перестала вздрагивать. Виктор осторожно снял руку с ее плеча. Нога начинала ныть.

— Слушайте, пан Виктор, — встревоженно заговорила Ирена, поднимая не просохшие от слез глаза, — здесь нельзя дольше оставаться.

— Я и сам об этом думаю, — мрачно ответил он, — но видите, какой я нетранспортабельный. Только обуза для вас.

Ирена осуждающе подняла ладонь с заблестевшим колечком.

— Замолчите, все равно я не брошу вас. У вас тяжкая рана. В ноге осколок, и, если его не вытащить, может случиться все.

— Гангрена? — невесело вымолвил летчик.

— Да, и гангрена. Нужен врач.

— Так где же его взять, пани Ирена?

Она запахнула полы белого плаща, встала и тонкими нервными пальцами деловито застегнула пуговицы. Выражение человека, принявшего твердое решение и намеревавшегося его как можно скорее осуществить, было на ее лице.

— Это уже моя забота. Вы раненый, вы должны быть терпеливым, и только. Я вернусь очень быстро, но сейчас вы меня ни о чем не пытайте.

— Хорошо, — согласился он тихо.

— Шесть километров не большая дорога, — проговорила она, стоя уже в дверях, — я сниму эти туфли и за час дойду до вески.

Она поднялась по лесенке ступеньки на две и остановилась, зябко передернув плечами:

— Я хотела вас попросить.

— О чем?

— Не можете ли вы проводить меня наверх. Очень тяжело пройти мимо него одной. Поверьте.

Большаков встал, нащупал посох, проковылял мимо нее и, отстранив ее руку, протянутую для поддержки, вышел из блиндажа первым.

— Вам и на самом деле лучше не смотреть, — проворчал он. — Сворачивайте сразу направо и шагайте себе на здоровье.

Она благодарно кивнула головой и, обогнув земляную насыпь с правой стороны, быстро пошла вперед. Опираясь на посох, капитан несколько минут простоял неподвижно. Увидел, как она остановилась, сняла туфли и почти побежала. Прежде чем спуститься в землянку, Виктор подошел к убитому фашисту. Тот лежал, зарывшись лицом в бледно-зеленый мох, неуклюже подвернув под себя левую ногу. Темная лужа крови натекла из раны. Большаков нагнулся и подобрал парабеллум.

Потом, тихо охая, спустился в землянку. Солнце уже догорело за дальней березовой рощицей, смутно белевшей на фоне сосняка. Прохладой веяло из лощин и буераков. Сколько в этот день ни грело солнце, но сентябрь оставался сентябрем, и тепло, отданное земле, было непрочным. Земля в вечерних сумерках быстро остывала.

Одиночество угнетало Большакова. С детства не боявшийся мертвецов, он с холодным презрением думал об убитом. За Володю Алехина и Али Гейдарова их надо было положить не столько. Какие ребята погибли! А что самое обидное, он был не в силах вырыть могилу, предать их земле. Он подумал о том, как странно складываются человеческие судьбы на войне. Вот лежат в трех или четырех километрах отсюда тела его товарищей: Володи Алехина, Али Гейдарова, Пашкова. Лежат вдали от Родины, на польской земле. И на этой же земле лежит в мышином мундире толстомордый фашист, пытавшийся захватить его в плен. Четыре иностранца. Трое из них пришли с востока, проходили эту землю, чтобы поскорее ее освободить, а этот фельдфебель ступил на нее, чтобы жечь, покорять, резать.

Прошумят многие ветры и метели, и наконец придет мирная весна. И тогда тем троим его товарищам и побратимам — бакинцу Али Гейдарову, туляку Володе Алехину и малознакомому нижнему люковому стрелку Пашкову, пришедшим с востока, может быть, в этом же самом лесу поставят обелиск те же поляки, а мрачный пришелец с запада сгниет бесславно в этой земле.

«Вот в чем сила всех наших, живых и мертвых, — решил Виктор. Потом он подумал об Ирене. — Кто она, эта молодая полька, такая неожиданная и необычная в этом лесу. Впрочем, не все ли равно кто. Пусть она окажется графиней или варшавской парикмахершей, разве ему это не одинаково. Если бы не она, его бы уже мучили на допросе в комендатуре. Спасибо тебе, Ирена».

В наступивших сумерках он чутко прислушивался к шорохам. Сейчас он больше всего боялся впасть в забытье. Его горячая ладонь нервно сжимала холодную колодку ТТ. Ночь вползала в землянку. Ветер крепчал, и ближайшие кусты орешника уже наполнились шумами. Но обманчивый мир и покой стояли сейчас над лесом. Ни одного залпа, ни одного отголоска артиллерийской канонады. Да и откуда! Ведь фронт отсюда очень далеко. Только раз где-то в стороне прогудел тяжело и надрывисто самолет, и по шуму моторов Виктор безошибочно распознал, что летит бомбардировщик, но не наш, а немецкий: моторы работают с хриплым привыванием.

Прошло уже много времени, ночь полновластной хозяйкой опустилась на лес, осветив его желтой луной. Звезды холодными невеселыми табунками рассыпались по безоблачному небу. Сквозь ветер и шум недалеких кустов до капитана донеслось конское ржание. Он настороженно прислушался. «Померещилось», — успокоенно подумал он. Но прошло несколько минут, и порыв ветра донес до его обостренного слуха скрип колес. Он поднял руку с пистолетом и, отодвинувшись от двери, стал выжидать. Рядом с землянкой послышались быстрые шаги. Потом верхние ступеньки заскрипели. Готовый к любой неожиданности, Виктор сжался и тут же облегченно вздохнул, когда знакомый голос негромко позвал:

— Пан Виктор, вы меня слышите?

— Слышу, Ирена.

— Вот я и вернулась.

Она вошла в блиндаж, нащупала рукой топчан, села рядом.

— Я очень волновалась. Здесь тихо?

— Пока да.

— О! Мы не будем дожидаться, когда станет шумно и немцы начнут искать пропавшего фельдфебеля. Слушайте меня внимательно, пан Виктор. Вы больше не совецкий летник. Все свои одежки вы оставите здесь, в блиндаже... Возьмете только оружие и документы.

— В чем же я поеду?

— Я привезла вам польское платье. Вы теперь просто пан Виктор, бывший российский солдат, отпущенный из концлагеря, и только. Почему я вас везу к доктору?.. Потому что вы мой монж, — договорила она смущенно.

— А что такое монж?

— Муж, муж, понимаете? — нервно повторила Ирена. — И давайте поскорее собираться.

В углу блиндажа было небольшое углубление. С помощью пани Ирены Большаков запрятал туда унты, комбинезон и свою офицерскую гимнастерку. Он не без труда надел на себя принесенную Иреной белую расшитую рубашку, юфтевые сапоги с короткими голенищами, оказавшиеся, к счастью, очень просторными, фуражку с узким лакированным козырьком, сделанную на манер конфедератки.

— Я готов, — сказал он негромко, — только куда вы теперь меня повезете, Ирена?

— На операцию, — ответила она кратко, — и больше ни о чем меня не спрашивайте. Скоро вы сами все поймете, а сейчас — вперед.