Гибель Византии - Гюг ле Ру

— Ваше величество, — обратился он к королю, — вы временно нуждаетесь в деньгах; к вашим услугам необходимая сумма; вашего слова вполне достаточно; никаких обязательств не надо; проценты, ваше величество, можете назначить сами.

— Благодарю вас, синьор. Ваше доверие меня трогает. Желал бы я знать, вы лично мой кредитор или же кем-нибудь отправлены для доставления мне денег?

— Я лично, ваше величество.

— Еще желал бы знать ваше имя.

— Максим Дука.

— Стало быть византиец, и при этом из знатнейшей фамилии, в вашем роду были императоры.

— Все это верно, ваше величество.

— Садитесь, синьор, будьте моим гостем; позвольте вас познакомить с моими друзьями.

— Вы, синьор, живете в Италии или на родине? — полюбопытствовал герцог Орсини, который строил всевозможные догадки относительно связи молодого человека с генуэзцем; сходство в наружности было очевидно, но тот — генуэзский купец, а этот греческий аристократ.

— Птицы находят себе убежище, синьор, — отвечал ему Максим Дука, — а у византийца его нет; только слепые еще могут обольщаться надеждою, что Константинополь не погибнет. У нас отечества нет, мы его ищем в республике наук и в ней чувствуем себя гражданами.

— Самое сильное государство, — заметил король.

— И не имеющее нужды, чтобы его защищали кондотьеры.

— Кондотьеры в нем ничем не поживятся, хотя в нашей республике сокровища неистощимые, — прибавил Дука.

— Вы, синьор, вероятно знаете достоуважаемого кардинала Виссариона? — спросил Орсини у молодого человека.

— Знаю, глубоко уважаю и сострадаю его слепоте. Он один из тех, которые не падают духом и живут надеждою спасти несчастную родину.

— Однако, синьор, — раздался мелодичный голос донны Инесы, — отчаянье в устах такого молодого гражданина едва ли выше бодрости духа почтенного Виссариона.

— О синьорина, отчаянье грех великий, — возразил молодой человек, вскинув на Инесу свои кроткие глаза. — Я только не вижу естественной возможности спасти Византию, а чудес, Господом ниспосылаемых, она и не заслуживает, да правители и не возлагают надежд на Господа Пантократора; они более полагаются на князей и сынов человеческих. Я напротив, синьорина, видя падение родины, не отчаиваюсь, а ищу себе убежища, где преклонить голову свою; но всюду разорение, всюду варварство! Для кого жить? Для чего, наконец, жить? Одна вера в лучшее спасает, но увы, и она иссякает. Я удивляюсь, как мыслящие люди женятся и добродетельные женщины замуж выходят! Как смеют, наконец, решаться на этот шаг. Какую дорогу они детям своим укажут. Вы нам даровали жизнь, скажут дети, укажите же нам путь жизни!

— Такие молодые годы, синьор, и такие мрачные мысли, — заметил король.

— Ваше величество, все отвлеченное в молодости только и чувствуется сильно. Может быть поживу и изменюсь.

— И женитесь, — заметила с снисходительной улыбкой пожилая графиня Комбатец.

— И уж, во всяком случае, ухаживать будете, — заметила другая дама.

— Я говорю, синьоры, что мы живем в такое время, когда не можем указать своим детям, для чего им жить.

— Синьор поклонник любви платонической, — заметил с улыбкой Гихар.

— Она, достопочтенный синьор, возвышает душу человека. Но…

— О, конечно, но разве может быть что-нибудь без этого то угрожающего, то утешающего «по», — прервал его король. — Во всяком случае, молодой синьор, вы у нас погостите. Я должен отплатить гостеприимством за ваше благородство. Вам будет отведена комната, мой дорогой Гихар позаботится об этом. Покажите синьору прекрасную арку Антонелло да Мессина, созданную в память нашего вступления в Неаполь, синьор вероятно любит искусство.

Прошло недели две, молодой Дука гостил при веселом дворе короля Альфонса. Постоянные собрания людей ученых, из которых многие были греками, покинувшими свою родину, делали двор этого короля, не любившего роскоши и отличавшегося доступностью, интересным и веселым. Король постоянно был занят наведением порядка во вновь приобретенных владениях. Хотя сосредоточенность не покидала молодого византийского гостя даже и в этой обстановке, однако его вниманием заметно овладевала молодая испанка Инеса Гихар. В средине пятнадцатого века этикет совсем не требовал замкнутости женщины, испанцы же, вследствие врожденной деликатности, особенно свободны были в этом отношении; поэтому Инеса Гихар, в качестве хозяйки, так как отец ее часто был занят по делам короля, старалась предоставить гостю различные развлечения. Богатая природа Неаполя и его окрестностей представляла неистощимый запас разнообразия. Молодые люди делились впечатлениями природы и видов Неаполитанского залива. Мечтательная испанка и молодой философ часто задумывались.

— Я вам, дон Массимо, предлагаю здесь сойти, — говорила Инеса, ловко выскакивая из лодки, приставшей у Мизенского мыса. — Отсюда панорама такая, что может уничтожить всю скорбь, даже если бы она была следствием всеобщего варварства и падения древних наук.

— Конечно, донна Инеса, тем более, что вы будете делать комментарии.

— Зачем комментарии? В прелести природы всегда звучит голос Божий — вот он вам и комментатор.

— Да. Но голос Божий не всякому понятен. Музыку сфер Пифагора не все могли слышать. Вы, донна Инеса, та, которой этот голос понятен, а я уже от вас его услышу.

— О, дон Массимо, оставьте! В ваших словах или скромность, или лесть. А знаете ли, что я думаю: мне кажется, что ничто не может так оживлять природу, как музыка. Случалось ли вам на лоне природы слышать песню, или звуки арфы? В это время предметы делаются решительно одушевленными: тихо колеблющиеся ветви деревьев точно вас манят, точно что-то шепчут беззаботное, крутой уступ скалы так и говорит вам о своей вечной борьбе со стихиями; прекратилась музыка, и вам становится грустно, точно это была мечта; природа умерла, хотя осталась прекрасною.

Максим немного помолчал, а потом, взглянув на Инесу, восторженно сказал:

— Не говорил ли я вам, что не всякий понимает голос Божий! Самая гениальная мысль та, которую когда выслушаешь, то кажется, что это моя собственная мысль, что я так всегда думал. Музыка, я так думаю, может быть объяснителем природы — все равно, звук ли это природный или вызванный гением человека.

Они довольно медленно шли к окраине мыса.

— Ах, дон Массимо, как ни хорош Неаполь, а часто я вспоминаю родную Испанию, наше темно-голубое небо и звуки серенады.

— Вы, донна, как и я пришли сюда на чужбину, вы с западных берегов Европы, я с восточных. Под куполом испанского неба звонкая песня несется к вечным небесам, у нас, в Греции, среди гор, в ущельях и на извилистых морских берегах, при шуме волн, нет места песне беззаботной и сердечной, у нас рассказ про борьбу с морем, с людьми и богами; и аккомпанементом ей служит плеск волны.