Пути Предназначения - Влада Воронова

Цалерис хлебнул из фляжки.

— Я не твой, Малг. И никогда твоим не буду. И ничьим! Если помнишь, ещё в Бенолии мы решили, что каждый живёт сам по себе. То, что одну комнату снимаем, так это ничего не значит. Мало ли с кем можно квартиросъёмничать, если на двоих аренда обходится дешевле.

— Да, конечно. Извини.

Малугир пошёл в кухню. На пороге обернулся.

— Знаешь, Лери, вряд ли Авдей обрадовался бы, увидев твою вечно хмельную рожу.

В один прыжок Цалерис подскочил к нему, схватил за грудки.

— Никогда не смей произносить это имя!

— Почему? Ведь это один из немногих людей в твоей, да и в моей жизни, которого можно вспомнить с благодарностью.

Цалерис разжал руки.

Малугир смотрел ему в глаза.

— Лери, если ты не хочешь стать кем-то значимым ради себя самого, то сделай это ради Авдея. Он так верил, что ты способен стать полезным миру.

Цалерис ударил Малугира кулаком в лицо, потом под дых. Пинком швырнул на пол.

— Никогда не смей произносить его имя своим поганым языком, выродок дээрнский!

— Совсем уже мозги пропил, — сказал Малугир. — Если они вообще были.

Цалерис наотмашь хлестнул его хвостом. Густая берканская шерсть смягчила удар, но всё равно Малугир едва не задохнулся от крика, так было больно.

— В следующий раз шипы складывать не буду, — с ненавистью пообещал Цалерис. — Понял, сучонок высокородный?

— Да, — торопливо кивнул Малугир.

Цалерис перешагнул через него, громко хлопнул входной дверью.

Бар был через дорогу. Цалерис потребовал коньяка. Потом ещё. И ещё. После было виски, вслед за ним ром. А дальше Цалерис не помнил ничего, проснулся в том же баре, в углу на кресле.

Головная боль, противный привкус во рту.

— Это сколько же я выжрал? — пробормотал Цалерис. — У-у, как хреново… И зачем надо было так нажираться? Хвала пресвятому, на работу только вечером.

Цалерис глянул на часы. Семь утра. Через полчаса Малугир уйдёт на репетицию, можно будет вернуться домой. Показываться ему в таком виде не хотелось. И без того то и дело за пьянку ругает. А теперь вообще имеет полное право так навешать Цалерису от макушки до хвоста, что мало не покажется.

На душе было скверно. Произошло вчера что-то невыносимо гадкое, такое, о чём невозможно вспомнить без омерзения.

Цалерис тряхнул головой, прогоняя воспоминания. Нет, не сейчас. Может быть, обдумает их позже. А лучше — никогда. Слишком мерзко.

Поднялся, зашёл в туалет, ополоснул под краном лицо. Посмотрел в зеркало и плюнул на своё отражение. Удивился поступку и тут же плюнул снова — вчерашний день вспомнился во всех гнусных подробностях.

Цалерис сел на пол.

— Во имя пресвятого, Малг… Я сам не знаю, что на меня нашло. Малг, предвечным кругом тебе клянусь: никогда больше ни капли… Даже пива не выпью. Только прости меня. — Цалерис поднялся, посмотрел на себя в зеркало. — Я вымолю прощение. Пусть Малугир делает со мной всё, что захочет, лишь бы не…

Что именно «не» Цалерис говорить не стал. Побоялся озвучить догадку.

Домой вернулся бегом, а перед дверью замер, долгих две минуты не решался открыть замок.

В прихожей не было тапочек Малугира, а со стола в комнате исчезли нотные планшетки. В платяной шкаф Цалерис заглядывать не стал — и так всё понятно. Вместо этого позвонил вахтёру в варьете, где работал Малугир.

— Привет, Джеймс. Малг уже у вас?

— Так он ещё вчера уволился. А ты что, не знал? — удивился вахтёр.

— Он альбом с нотами забыл.

— Нет, пока не был, — сказал вахтёр. — Появится, передам, что ты просил поторопиться.

— Спасибо, — проговорил Цалерис, оборвал связь.

Бросил телефон на кушетку.

— И что теперь? — спросил он в пространство.

В Большом Кольце невозможно найти того, кто не желает быть найденным.

— Месяц нормальной жизни. Такой же, как у людей. Всего лишь месяц… Пресвятой Лаоран, почему ты сотворил меня таким дураком?!

Цалерис сел на кушетку.

— Ты не мог бросить меня совсем, Малг. Ты слишком добрый, чтобы оставить без присмотра пьяного недоумка. Так или иначе, ты дашь о себе знать. Ты скажешь, что я должен сделать для твоего прощения. А тем временем я найду такую работу, чтобы тебе не приходилось её стесняться.

С дежурств и служений Николай освободился только двадцать восьмого, к трём часам пополудни.

Авдей уже сутки сидит в одной камере с коллегианцами.

Строго говоря, это не камера, а одна из складских секций в подвале магазина, но какая разница…

Николай подошёл к камере. Из-за двери донёсся короткий болезненный вскрик. И ещё один.

— Открой! — велел Николай брату-охраннику.

Авдей ничком лежал на полу. Рубашки нет, штаны до половины задницы спущены. Двое коллегианцев, дюжие молодые берканы, держали его за плечи и за лодыжки. Третий, светловолосый человек средних лет, кулаками давил спину.

Ещё трое коллегианцев сидели у стены, смотрели на происходящее с немалым интересом.

— Тяните! — крикнул блондин берканам. Те потянули Авдея за ноги и за плечи, а третий резко и сильно даванул на крестец. Авдей коротко, стонуще вскрикнул.

— Всё-всё-всё, — похлопал его по бедру коллегианец. Он осторожно ощупал Авдею крестец, поясницу. — Всё хорошо.

— Ничего хорошего там нет, — буркнул Авдей. — Вы отличный костоправ, но править уже нечего. Полный абзац.

— Авдей, всё не так страшно…

— Я три года в погребальной часовне отработал. И прекрасно знаю, как выглядит здоровый позвоночник, и чем заканчиваются такие повреждения, как у меня. Полным параличом ног.

— Если будешь осторожен, то…

— Осторожность — дело хорошее, но трудноосуществимое. Особенно в плену.

Авдей встал, застегнул штаны. Качнул поясницей.

— Не болит, — сказал с удивлением. И восхищённо посмотрел на коллегианца: — Вы замечательный костоправ! Настоящий целитель. Спасибо.

Николай отступил в коридор, жестом велел охраннику запереть дверь.

— Всё в порядке, брат, — сказал ему Николай. — Ты отлично выполнил служение. Я принимаю твой пост.

— Пост сдал, — обрадовался охранник. И насторожился: — Но ты ведь уже не ученик, а полноправный брат. С чего вдруг на пост при коллегианцах?

— С того, что там сидят не простые агенты.

— Ну да, — согласился охранник. — Так может, тебе подкрепление прислать?

— Я и есть подкрепление. Иди.

Охранник поклонился, ушёл.

Николай осторожно приоткрыл дверь, заглянул в камеру.

Авдея не видно, он сидит на матраце в углу. Зато его собеседник, среднерослый негр лет двадцати семи, ходит от двери к своему матрацу и обратно.