Суровые времена. Тьма - Глен Кук

Не клюнул, хотя она обнажила мою душу и протащила ее, истерзанную и вопящую, сквозь заросли терновника.

Я пробудился от того, что Тай Дэй тряс меня изо всей силы.

— Полегче, парень! — заорал я. — В чем дело?

— Ты кричал во сне. Разговаривал с Матерью Ночи.

— Что я говорил?

Тай Дэй покачал головой. Он лгал. Он все слышал, все понял, и услышанное его не порадовало. Приведя в порядок физиономию и мысли, я потащил свою задницу к Костоправу.

Что ни говори, а он чудной человек. Я и сам малый непривередливый, но на месте диктатора огромной империи, могущественного военачальника, капитана Черного Отряда, мог бы позволить себе некоторые дополнительные удобства. Это тем более не трудно, когда вокруг полно людей, всегда готовых тебе угодить. Он ютился в полуразвалившейся, обложенной дерном и занавешенной с одной из сторон халупе, ничуть не лучшей, чем у любого конюха. Единственное преимущество его положения сводилось к тому, что эту лачугу он ни с кем не делил.

Возле нее не было караула, хотя мы находились в глубине вражеской территории и имели все основания подозревать, что в наши ряды внедрилось несколько фанатичных душил.

Возможно, он считал охрану ненужной, потому что над его пристанищем высилось старое засохшее дерево, на котором почти всегда красовалась каркающая воронья стая.

— Не слишком ли ты полагаешься на навязчивую идею Ловца, командир? — спросил я с порога. Правда, у меня появилось ощущение, будто по приближении за мной пристально наблюдали. Как знать, может быть, уверенность Костоправа не лишена оснований.

Он спал. Лампа продолжала гореть. Я чуток подкрутил ее и стал его будить. Он проснулся и ни малейшей радости по этому поводу не высказал. Выспаться вволю ему удавалось не так уж часто.

— Для тебя лучше, если принес хорошую новость, Мурген.

— Хороша она, нет ли, но поговорить есть о чем. Попытаюсь побыстрее добраться до сути.

Я рассказал ему про сон. И про те сны, которые видел раньше.

— Госпожа говорила мне, что ты можешь оказаться уязвимым. Хотя, не зная о Копченом, не понимала, каким образом.

— Уверен, во всем этом есть резон, — сказал я. — Мне кажется, я знаю, что она пытается сделать. Только вот никак не могу сообразить почему.

— Сдается мне, ты об этом и не думал.

— Что?

— На самом деле ты знаешь почему, но слишком ленив, чтобы уяснить это для себя.

— Дерьмо! — выругался я, но тут же умерил свой пыл. Ибо понял, что сейчас мне предстоит насладиться одним из его наставлений.

— Ты представляешь интерес, Мурген, поскольку являешься знаменосцем. Последние несколько лет ты провел, вписывая новые материалы в Анналы — мои и Госпожи, так что знаешь их довольно хорошо. Уж кому-кому, а тебе следовало бы догадаться, что знамя представляет собой нечто особое.

— Копье Страсти?

— Это название использовали Хозяева Теней. Значение его нам неизвестно. Возможно, ответ сокрыт в старых Анналах, тех, которые ты спрятал во дворце. Так или иначе, кое-кому хотелось бы наложить лапы на знамя.

— Включая Кину?

— Ясное дело. Ты ведь изучал мифы о Кине, когда-мы сидели в ловушке в Деджагоре. Разве там не подразумевается, что каждый штандарт любого из Свободных Отрядов Хатовара представлял собой фаллос демона или что-то в этом роде?

Это вызвало довольно скабрезный обмен мнениями насчет того, зачем именно этот хрен моржовый — наше знамя — мог потребоваться Кипе. Затем капитан сказал:

— Ты правильно сделал, что пришел ко мне. Зачастую мы предпочитаем держать такого рода вещи в себе и свыкаемся с ними — так мне думается. Слушай, поболтайся там. Но будь начеку. Завтра-послезавтра прибудет Одноглазый. Поговори с ним и сделай точно так, как он скажет. Уразумел?

— А с этим что делать?

— Выкинь из головы.

— Выкинуть? Понятно.

— По пути в свою берлогу взгляни на Кьяулун и спроси себя, — первый ли ты малый на свете, которому довелось потерять возлюбленную?

Да уж. Похоже, Старика раздражало мое упорное нежелание смириться с потерей.

— Ладно. Спокойной ночи.

Я пожелал того же и себе. Но ночка оказалась адской. Проваливаясь в сон, я немедленно попадал прямиком в долину смерти. Не раз оказывался я и в пещере старцев. Как только становилось по-настоящему худо, я просыпался: по большей части самостоятельно, но дважды с помощью Тай Дэя.

Бедолага. Нагляделся же он на меня за эти четыре года.

В конце концов Кина, по-видимому, озадаченная моей невосприимчивостью, оставила меня — напоминая о себе лишь ощущением раздражения и угрозы. И когда это кончилось, я уже не был вполне уверен в том, что не имел дело с каким-то чудовищным порождением собственного воображения.

Я заснул по-настоящему. Потом проснулся. Потом выбрался из своего логовища. Я мог бы воспользоваться привилегированным положением и ни с кем не делить эту халупу. Будучи летописцем, я ценил это используемое для маленьких совещаний убежище, поскольку мог разложить там свои бумаги и работать.

Знамя стояло снаружи. Оно не выглядело предметом, способным вызывать зависть кузена, не говоря уже о державных владыках. Всего-навсего старый ржавый наконечник, насаженный на длинное деревянное древко. В пяти футах от навершия к древку крепилась поперечина длиною в четыре фута, к которой был привешен сам флаг: черное полотнище с эмблемой, которой мы обзавелись на севере — серебристым черепом с исходящими из пасти золотистыми язычками пламени. Некогда там была личная печать Душелова. Череп не был человеческим. Зубы вроде собачьих, по слишком большие. Нижняя челюсть отсутствовала. Одна глазница алела: на некоторых изображениях левая, на других правая. Меня уверяли, будто это имеет значение, но никто не мог объяснить, какое. Возможно, тут содержался намек на изменчивую природу Душелова.

Каждый член Отряда носил серебряный значок с этим изображением. Мы заказывали их где могли, а порой снимали с наших павших товарищей. Некоторые солдаты носили по три-четыре зараз. Это было связано с замыслом Костоправа относительно возвращения в Хатовар. У Масла с Ведьмаком, как я подозревал, было по нескольку дюжин этих штуковин, привезенных с севера.

Сам по себе череп был не так уж страшен. Пугало то, что стояло за этим символом.

В этих краях решительно все боялись Отряда — или делали вид, что боятся, — памятуя о зверствах, совершенных, когда он проходил здесь в прошлый раз. Однако трудно поверить, что насилие может внушать страх на протяжении четырех веков. Нет и не может быть ничего столь ужасного, чтобы об этом помнили по прошествии нескольких поколений.