Игрушка судьбы: Фантастические романы - Клиффорд Саймак

— Еще раз, — сказала Элейн, — прими мои извинения, Плотояд. Мне очень хотелось бы, ради твоего блага, владеть нужной магией. Но мы здесь, а она далеко-далеко, и даже если бы я могла отправиться на ее поиски, на поиски тех, кто владеет ею, нет уверенности, что они заинтересовались бы нашей проблемой. Они же, вне всякого сомнения, высокомерные гордецы, и договориться с ними было бы нелегко.

— И никого, — заявил Плотояд с чувством, — это по-на— стоящему не заботит. Вы трое в любой момент вернетесь на корабль…

— Поутру можно будет пойти к туннелю снова, — сказал Никодимус примирительно, — и осмотреть там все еще раз. Может, заметим что-нибудь, на что раньше не обратили внимания. В конце концов, я сосредоточился на контрольной панели, а в сам туннель никто не заглядывал. Может, там отыщется какой-нибудь ключ к решению.

— Вы и впрямь поступите так? — воспрял духом Плотояд, — Вы и впрямь согласны сделать это ради старины Плотояда?

— И впрямь, — откликнулся Никодимус, — Ради старины Плотояда чего только не сделаешь…

Ну вот и все, подумал Хортон. Завтра поутру они опять отправятся к туннелю и осмотрят там все снова. И ничего не найдут. И ни черта больше не смогут сделать — хотя, если начистоту, это неточное выражение, потому что вплоть до настоящей минуты они и не сделали ни черта. Потребовалось несколько тысяч лет — принимая на веру даты, какие сообщила Элейн, — чтобы они наконец нашли планету, пригодную для человека, и вот с места в карьер бросились спасать иное существо, из чего тоже не вышло ни черта. Вроде бы нелогичные мысли, попытался он остановить себя, но ведь честные! Ни черта они не нашли ценного, кроме изумрудов, но в той ситуации, в какой они оказались, изумруды не стоило даже с земли поднимать. Нет, пожалуй, если разобраться, им все— таки удалось обнаружить нечто стоящее затраченного времени. Но и на это они, по крайней мере на первый взгляд, не вправе претендовать. Наследником Шекспира по справедливости следует считать Плотояда, а значит, и шекспировский томик должен принадлежать ему…

Хортон поднял глаза на череп, прибитый над дверью.

«Мне хотелось бы иметь твою книгу, — обратился он к черепу, не говоря вслух. — Хотелось бы взяться и прочесть все до слова, попробовать пережить вместе с тобой, изгнанником, здешнюю жизнь день за днем, рассудить, где кончается твое безумие и начинается мудрость, и, несомненно, обнаружить в конечном счете больше мудрости, чем безумия. Ибо и в безумии подчас проявляется величайшая мудрость. Хотелось бы привести твои записи в хронологический порядок — ты писал отрывочно и бессистемно, а хотелось бы понять, что ты был за человек и как сумел поладить с одиночеством и со смертью.

Слушай, я действительно говорил с тобой? — спросил он, обращаясь к черепу. — Ты преодолел границу смерти для того, чтобы вступить со мной в контакт, а может, специально для того, чтобы сообщить мне про Пруд? Или ты искал любого, любую каплю интеллекта, лишь бы она была в данный момент расположена отбросить естественный скепсис и потому могла вступить с тобой в беседу? Ты сказал мне: пойди, задай свои вопросы Пруду. А как их задать? Просто подойти к Пруду и заявить: Шекспир решил, что мне хорошо бы поговорить с тобой, так валяй, разговаривай? И что ты на самом-то деле знаешь про Пруд? Может, ты хотел сообщить мне про него больше, да не успел. Сейчас я спрашиваю тебя без опаски, поскольку ты сейчас не способен ответить. Но ведь мне самому легче поверить, что я действительно говорил с тобой, если я сейчас обрушу на тебя шквал вопросов, на которые заведомо не получу ответа. Каких ответов ждать от выветренных костей, пришпиленных над порогом?

Плотояду ты ничего подобного не говорил, но этого от тебя, в общем, и требовать не приходится. В своем безумии ты боялся его даже сильнее, чем соглашался передать на бумаге. Ты, Шекспир, был очень странной личностью, и мне искренне жаль, что я не был знаком с тобой, хотя, наверное, теперь я с тобой познакомился. Даже, быть может, познакомился лучше, чем если бы знал тебя во плоти. И уж наверняка я понимаю тебя лучше, чем понимал Плотояд, потому что я как-никак человек, а Плотояд — не человек…»

Да, Плотояд вспомнился кстати. Что с ним делать? Настал момент, когда кто-то должен принять решение, что делать с ним и для него. Плотояд — убогий, гадкий грязнуля, непривлекательный, подчас омерзительный, и все-таки для него надо что-то сделать. Люди разбудили в нем надежду и тем лишили себя права просто удрать и бросить его здесь. Спросить Корабль? Следовало бы спросить, да страшно. Хортон даже не пытался связаться с Кораблем, потому что при первой же попытке такого рода вопрос о Плотояде всплывет неизбежно и ответ Корабля известен заранее. И это будет ответ, какой не хочется слышать, невыносимо холодный и жестокий ответ…

— Этот Пруд воняет сегодня нестерпимо, — заявил Плотояд, — Выпадают дни, когда он воняет хуже, чем всегда, и если ветер подходящий, от вони житья нет…

Как только слова проникли в его сознание, Хортон вновь различил других усевшихся у костра, а череп Шекспира стал снова не более чем белым пятном над дверью.

В воздухе действительно ощущалось зловоние, тяжелый гнилостный запах Пруда, и вдруг из-за пределов светового круга, очерченного костром, донесся шелестящий свист. Свист услышали все, головы дружно повернулись на звук. И все замолкли, вслушиваясь, невольно ожидая, что звук повторится.

Он повторился, а кроме того, в окружающей тьме возник намек на движение, частичка тьмы словно шевельнулась, но не отчетливо, а именно намеком. Малая толика тьмы чуть блеснула, будто какая-то крошечная ее грань отразила пламя костра как зеркало. Блеск усиливался, разрастался, движение во тьме стало неоспоримым — из тьмы к ним, посвистывая, катился шар, еще более темный, чем ночь.

Намек на движение сменился ощущением движения, а затем внезапно оно стало нескрываемым и откровенным. Из ночи на огонек костра прибыл сгусток глубочайшего мрака — шар примерно двух футов в диаметре. Вместе с шаром прибыла вонь, кошмарная вонь, и тем не менее с приближением к костру вонь как бы понемногу теряла свою остроту.

Футах в десяти от костра шар затормозил и замер. В недрах черной сферы будто затаился слабый масляный отблеск. Шар ждал. Он был совершенно недвижен, поверхность не пульсировала и не трепетала, и не было ни малейших признаков, что шар только что двигался и вообще способен к движению.

— Это Пруд, — заявил Никодимус, стараясь говорить потише, будто не желая потревожить гостя или спугнуть, — Шар из Пруда. Кусок Пруда пожаловал к нам с визитом.

В группе у костра возникло напряжение с примесью испуга — но, отметил про себя Хортон, испуг не был чрезмерным, никого не раздавил, а по сути, сводился к неожиданности и удивлению. Словно шар сознательно принял меры, чтоб удержать их испуг в определенных рамках.