Анатомия террора - Юрий Давыдов

Устремленность народничества в некую заоблачную историческую даль и высь, нежелание считаться с неготовностью народных масс совершать столь рискованный полет или прыжок, пренебрежительное отношение к представителям других общественных лагерей – все это определило судьбу революционного движения 1880-х годов. Оно, как и Зимний дворец, оказалось на перепутье, было выбито из вроде бы научно обоснованной колеи неторопливой непредсказуемостью российской жизни. Практические предложения радикалов заметались в узком пространстве народнических возможностей: от аграрного и фабричного террора до теории «малых дел»; от призывов поднять народ на борьбу с правительством до желания заняться его политическим просвещением.

Внутри народнического движения уже нарождался его могильщик – марксизм. В 1883 году Георгий Валентинович Плеханов («Жорж») с пятью недавними правоверными народниками-пропагандистами, эмигрировавшими от полицейских преследований, сформировали в Швейцарии первую российскую марксистскую группу «Освобождение труда», которая обрушилась на теоретические установки бывших единомышленников с неистовостью адептов новой веры. Да и внизу, в народных массах происходило какое-то тектоническое шевеление, обещавшее невиданные прежде сдвиги и разломы. В империи, где и без того хватало противоречий: национальных, конфессиональных, социальных, политических – возник рабочий вопрос, и к его появлению «старое» народничество (о чем также говорится в романе) приложило руку, воспитав целый ряд вожаков рабочего движения. Во всяком случае, если первые стачки на Невской бумагопрядильне (1870) и Кренгольмской мануфактуре (1872) были достаточно стихийны, то в конце 1870-х годов их, во-первых, насчитывается уже более 140, а во-вторых, они возглавляются В. П. Обнорским, П. А. Моисеенко, П. А. Алексеевым, С. Н. Халтуриным, А. Н. Петерсоном – рабочими, прошедшими школу народнических кружков. По предложению народников рабочие создали свою нелегальную библиотеку, отчисляя по 2 копейки с каждого заработанного рубля, и начали задумываться об организации своих сил.

В конце 1878 года в Петербурге образовался «Северный союз русских рабочих», подчеркнувший в программных документах историческое значение роли рабочих, от которых зависит «успех социальной революции в России». В этот момент пролетарии считали, что их задачей является поддержка в городах того массового крестьянского движения, которое приведет к победе социализма. Однако вскоре народническое влияние на рабочих ослабнет, и марксизм начнет свое победоносное шествие по стране.

Новые-старые проблемы, как и старые-новые ответы на них, продолжали тревожить и правительство, и общество России, не давая империи не то чтобы надолго успокоиться, но хотя бы неспешно поразмыслить над ними.

* * *

В очерке о последней повести Ю. В. Давыдова «Коронованная валькирия» справедливо и необычайно точно отмечено: «Одна из бед последнего десятилетия – психологический разрыв между происходящим сегодня и фундаментальными причинами этого происходящего, коренящимися в великом вчера”. В ситуации массового неверия в публицистические формулы снять этот психологический порок может только историческая литература, теплое художественное начало, вызывающее доверие к говорящему. Так было в глухие семидесятые, когда историческая проза высокого уровня включала своего читателя в единый и осмысленный исторический поток, давая ему силы для противостояния абсурдной действительности»[32].

О каких же связях происходящего с прошедшим напоминает нам роман Давыдова? Каковы отстаиваемые им историософские, политические и нравственно-художественные начала, выраженные в действительно теплых и высоких формах? Попробуем разобраться уже не столько с текстом, сколько с тем, что таится за ним, в меру сил и возможностей внимательных представителей XXI века, безбоязненно и с любовью заглядывающих в прошлое. Вряд ли нам удастся раскрыть все эти связи и начала (подобная задача не для одной статьи), но заметить главное, чего коснулся в своем романе Юрий Владимирович, действительно интересно.

Вы никогда не задавались вопросом о том, почему с прямо-таки трагической закономерностью те или иные проблемы в разные эпохи упрямо возвращаются в российскую действительность? Вроде бы вот она, проблема, стоящая во весь рост и абсолютно созревшая, обсуждается обществом, решается властью, а через некоторое время, чуть изменив макияж, но не сущность, вновь маячит перед страной, напоминая о себе то хромающей экономикой, то громыхающим диссонансом между властью и обществом, то падением нравственности и культуры. Проще всего было бы счесть, что это аллюзии, хитроумно или злонамеренно навязываемые читателю писателями и историками. Только вряд ли такое объяснение может успокоить разум и душу, тем более что все гораздо сложнее, и поспешные, а потому поверхностные соображения дня сегодняшнего лишь заслоняют историческое содержание происходившего и происходящего. Чтобы не быть голословными, вернемся ненадолго назад, к реформам Александра II, без них нам никак не обойтись в разговоре об уроках, данных «Глухой порой листопада». В 1860 – 1870-x годах перед правительством стояли сложные задачи решения острой аграрной (земельной) проблемы, выстраивания действенной системы местного самоуправления, организации независимой, пользующейся доверием населения системы судопроизводства, установления цивилизованных отношений между властью и средствами массовой информации, реорганизации армии и системы образования.

Переносясь в наши дни, мы с грустью убеждаемся, что правительство и общество озабочены схожими проблемами. Вот почему нам кажутся странными нынешние сетования по поводу того, что Александр II провел реформы своего царствования нерешительно, в интересах господствующих сословий и т. п. Ведь со дня его гибели миновало 125 лет, а... Можно, конечно, утешиться именно тем, что прошло много времени, а значит, настала пора вернуться к этим вопросам на новой стадии развития страны. Однако настораживает то, что перечисленные выше вопросы не были удовлетворительно решены ни в начале XX века, ни за семьдесят лет советской власти, хотя правительства неоднократно пытались покончить с ними раз и навсегда. И где гарантии того, что сейчас нам удастся сделать это достаточно удовлетворительным образом? Раздражающая нерешаемость каких-то проблем вызвана, конечно, целым комплексом причин, обусловленных особенностями исторического развития страны и менталитетами ее власти, образованного общества и народных масс. Именно к главным из этих особенностей нам и следует присмотреться внимательнее. Бояться тут особенно нечего – ну, не проклятие же в конце концов лежит на России, и не заклинаниями мы будем дальше заниматься, тем более, что ими-то как раз дела не поправишь.

Начнем с того значения, которое имело гибельное сращивание власти и собственности, происходившее в России с древнейших времен и не прекратившееся до сегодняшнего дня. Это привело к тому, что политика не выделилась в специфическую отрасль социальной занятости части населения. У нас к ней всегда была причастна так называемая элитная номенклатура. На любой клич, обращенный к новым силам, почему-то постоянно откликались одни и те же лица. В таких условиях власть слишком легко и цинично превращалась в собственность, что приносило ее представителям весьма ощутимые прибыли, а потому властные структуры упорно консервировали столь выгодное для них положение. Потому кризис в экономике обязательно приводил к кризису власти, и наоборот. «История России, – пишут исследователи, – история не разделения, а соединения, сращения власти с собственностью. На дореволюционной стадии персонификатором власти и собственности был монарх, на послереволюционной стадии – государство»[33].

Именно поэтому трудно говорить об утверждении в России XIX века правового строя. В нашей державе на протяжении веков устанавливалось не право-канон, то есть обязательный порядок исполнения законов, а право-правда, означавшее сочетание закона со справедливостью – понятием чрезвычайно субъективным и опасно разъедавшим формальное законодательство и автоматическое законопослушание населения. Да и как можно ожидать честного соблюдения законов от подданных, если сама власть манипулировала ими весьма произвольно. В XIX веке известны случаи, когда те или иные принятые и обнародованные законодательные акты исчезали при очередном переиздании Свода законов без всяких объяснений. Поэтому в тогдашней России очень трудно отыскать зародыши подлинно гражданского общества. В ней не сложилась или почти не сложилась система тех самодеятельных объединений граждан, которые амортизируют естественную жесткость отношений государства и личности. Впрочем, только ли «верхи» повинны в подобном положении дел?