Стеклянный ключ - Виктория Угрюмова

— Подпишитесь вот тут, и все формальности улажены, — сказал Сахалтуев.

— Здесь? — спросила Татьяна. — Пожалуйста. А что вы им сказали?

— Правду, — ответил за Юрку Павел Бабченко. — Только без ненужных подробностей. Что тебя разыскал прадед, приехал из-за границы, очень состоятельный человек. Но случилось горе — в день вашей первой встречи на его особняк напала банда вооруженных преступников, по всей вероятности, с целью ограбления или даже похищения. Они убили охранников и самого хозяина дома, и только, к счастью, я как твой давний друг приехал познакомиться с твоим родственником. О чем грабители, конечно, не знали. У моих ребят все разрешения на оружие есть. Словом, коллеги нам только благодарны, что дело можно сразу сдавать в архив.

— Спасибо, — сказала она.

— Там чистая самозащита, — пояснил Сахалтуев, хотя его никто не спрашивал. — Но мы все равно представили дело так, что это вас Владислав Витольдович защищал.

Она рассеянно кивнула. И Юрка подумал, что вот он не стал бы рассеянно кивать, глазом при этом не моргнув, случись ему на днях убить человека вилкой. И вилка еще какая-то странная, двузубая. И удар чересчур знакомый, чтобы никто ничего не объяснял.

Экс-капитан — он уже подал рапорт, потому что новый начальник службы безопасности Бабченко по прозвищу Майор предложил ему прекрасные условия на новой работе, — хотел знать правду. Слишком глубоко они с Барчуком увязли в этом деле, чтобы вот так, на полпути, остаться в неизвестности. С другой стороны, он понимал, что двойная утрата, которую перенесла Тото, ограждает ее от расспросов незримой стеной. Он бы и сам собственными руками задушил всякого, кто полез бы к ней с бестактными вопросами.

Кажется, она, как всегда, знала все — и про эти его душевные метания тоже.

— В деле Мурзакова, — произнесла Тото, и он только что на месте не подпрыгнул от неожиданности, — тоже была чистейшей воды самозащита. — И после паузы добавила: — Вы все имеете право услышать эту историю от начала и до конца.

Сахалтуев все еще пребывал в уверенности, что Мурзик пострадал от руки Скорецкого, — как еще могло это произойти? И потому хмыкнул, скорее, в одобрительном смысле:

— Крепкий профессионал. У него всегда самозащита — это один удар с летальным исходом?

— Не у него, — мягко поправила гражданка Зглиницкая, — у меня. И не всегда, а только с тем, кто убил моего мужа и моего сына.

От неожиданности все трое обомлели. Мысли и ощущения их сильно различались. Павел пропустил мимо ушей все, связанное с Мурзаковым, и застопорился на сообщении о муже и сыне. Вот тебе и ответ на недавний вопрос: какие такие секреты есть у Тото, о которых он не знает. Судя по всему, это еще не все.

Варчук облегченно вздохнул: он ужасно утомился хранить чужую тайну. Оказывается, это сложнее, чем работать на износ, лезть под пули и рисковать жизнью. Потому что в последнем случае рискуешь своей жизнью, а в первом — чужой. И Николай ощутил невероятную признательность к Татьяне, которая одной своей фразой навсегда освободила его от данного некогда слова и позволила нарушить молчание.

А Сахалтуев думал в этот момент о своем товарище Димке Кащенко: каково ему там сейчас, на Ближнем Востоке? Каково ему вообще? Как можно жить и работать, когда ты хранишь такие тайны и бредешь в вечность с таким грузом вины и ответственности? Он вспоминал годы молодости — какие же они были тогда наивные, светлые, готовые полюбить весь мир и умереть за Родину. Им никто не говорил, что за Родину могут умереть и другие, те, кто этой судьбы себе не выбирал. А еще Юрка подумал, что вот теперь все встало на свои места.

Тото на правах хозяйки наполнила четыре бокала, все — разными напитками. Майор хмыкнул этой ее памятливости и предусмотрительности. Уселась в дедовское кресло, окинула тоскливым взглядом пустой собачий коврик — его вынести никто не догадался, а у нее самой не поднималась рука. И только после этого, пригубив вина, которое им не удалось выпить в тот день с Владом, принялась излагать факты — сухо, отстраненно, будто читала передовицу газеты.

Ее, талантливую студентку художественного вуза, приметили сразу. Специалисты в нашей разведке всегда отличались высокой квалификацией, и потому, хотя времена на дворе стояли сплошь идеологические и насквозь политизированные, Татьяну никто не оскорбил приглашением на собеседование (как тогда часто случалось), чтобы узнать мелкие бытовые подробности из жизни ее сокурсников. Нет, ей сразу предложили то, от чего юные романтики, воспитанные в семьях победителей страшной войны, не могут отказаться: служение честное и бескорыстное, служение стране, которая однажды, их чрезвычайными усилиями, станет лучше, человечнее, демократичнее.

Трое мужчин не удивились и не рассмеялись. Двое из них именно с этой целью — сделать мир лучше и прекраснее — пошли на тяжелую и неблагодарную работу в милицию; Димка Кащенко — по ее стопам, хоть они и не были тогда еще знакомы; да и сам Бабченко, уже сейчас, поседев и заматерев, рвался в депутаты не столько выгоды для, сколько с целью что-то исправить к лучшему на своей Родине. Им она могла не объяснять, почему согласилась на предложение безупречно вежливого, безукоризненно одетого сотрудника британского отдела советской контрразведки.

Единственное, в чем ей действительно помогли, — устроили поездку в Лондон, сократив до минимума всякую бюрократическую волокиту. Успеха она добилась сама. Лондонский свет принял ее, обнаружив в ней достоинства, не слишком ценимые в Союзе, в том числе и головокружительную родословную. Ее общества искали разные люди, но ей не пришлось использовать их доброе отношение им во зло. Ее руководители с математической точностью просчитали и это.

Фактически Татьяна Зглиницкая оказалась предоставленной самой себе, только изредка выполняя важные, но невинные на первый взгляд поручения. Во всяком случае, ей было не в чем себя упрекнуть. А потом она встретила удивительного человека, влюбилась до головокружения, он — тоже. И когда молодой, но уже знаменитый и преуспевающий лондонский хирург Питер Деллоуэй, происходивший из старинной и почтенной аристократической семьи, сделал ей предложение, она согласилась. С разрешения руководства, разумеется. Через год у них родился сын.

— Красавчик, — сказала Тото, глядя в пространство невидящими глазами. Точнее, они не видели окружающих, зато очень хорошо — хохочущего мальчонку, похожего на ангелочка с золотыми отцовскими локонами и синими материнскими глазами. — Девицы по нему сохли уже в те времена, когда мы выгуливали его в колясочке в Кенсингтонском парке. Из него вышел бы жуткий сердцеед, а из меня — вероятно, жуткая свекровь.