Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

Крепость стояла на горе, с которой была видна узенькая Казанка. По речке плыли грязные доски. У стен кое-где лежали ядра, и Карновский сказал, что гимназистки перед экзаменами приходят в кремль, чтобы целовать эти ядра, – хорошая примета!

– Ядра целуют? А у нас в Перми ходили за благословеньем к одной тетке, торговавшей бубликами.

Остановились у башни царицы Сююмбике, и Лиза удивилась – башня была громадная, семиярусная, с высокой сквозной аркой, прорезавшей первый этаж. Издали она казалась стройной красной иглой. В овале арки сохранилась изящная железная инкрустация, и, когда Лиза залюбовалась ею, Карновский сказал, что и теперь под Казанью есть деревни, где выделываются металлические украшения, нисколько не уступающие этой решетке.

– Подумайте, как интересно! – И он прочитал: – «Казанские татары утверждали, что в яблоке на башенном шпиле хранятся какие-то таинственные, важные для них бумаги, но это мнение оказалось ложным. В 1830 году этот шар по приказанию министра внутренних дел был снят, осмотрен, и мечта татарская разрушилась: он оказался пустой и сделан из латуни».

Они пошли в ресторан Панаевского сада, выбрали удобный столик. Карновский протянул Лизе карточку и, когда она стала выбирать что-нибудь подешевле, заказал мазар-жульен-ромэн. Они остались голодными после этого загадочного блюда, и Карновский велел подать подовые пироги.

– Жаль, что Коля ушел. Вопреки своей тощей комплекции, он эти пироги гутирует с азартом, – сказал он смеясь, и Лиза вдруг поняла, зачем Костя привел к ней Лаврова: «Боже мой, да как же я не догадалась! Он хотел показать мне своего друга. И эту новую тужурку, которую он, наверно, носит редко, он надел для меня! И то, что он так старается быть занимательным, веселым. Да и не старается вовсе, а просто ему весело, что мы встретились, и хочется, чтобы я узнала его».

– А ведь подруги недаром прозвали вас Ундиной, – откровенно любуясь ею, сказал Карновский. – У вас действительно глаза то серые, то зеленые. Ну, рассказывайте, милая Ундина.

– О чем?

– О себе, разумеется. Ведь, несмотря на нашу переписку, я почти ничего о вас не знаю.

– Что же рассказывать? Полковая семья, и почему-то другие полки годами стоят в одном городе, а отцовский переводят и переводят, так что я жила и в Саратове, и в Перми, и в Симбирске. Поэтому меня и отдали в пансион. Мама умерла, когда я родилась, отец женился снова, и мачеха… – Она замялась. – Он – добрый, мягкий человек, все его любят, а она властная, подозрительная, ее боятся и обманывают. Я-то не боюсь, а у сестры – забитый вид, и я очень рада, что ее тоже скоро отдадут в пансион. Есть у меня еще брат, и мы с ним дружны, меня только огорчает, что он тоже хочет стать офицером. Ну, что еще? Все. Теперь вы.

– Я? Загадочная личность. Последователь Смайлса.

– А кто такой Смайлс?

– Был такой философ, который трогательно заботился о человечестве. Книги его называются: «Бережливость», «Самостоятельность», «Характер», «Долг». В конечном счете все сводится к тому, что в каждом человеке сидит английский клерк в котелке, с зонтиком, и если вытащить его оттуда на свет божий, все пойдет как по маслу.

– Вы смеетесь?

– Не совсем.

– Надо будет прочитать. Родные всегда упрекают меня за небережливость.

– Уснете на первой же странице. Я ведь его читал, потому что стремился существовать не как-нибудь, а сознательно, согласно теории. Причем теорий было много. Одна из них, например, заключалась в том, что можно прожить, питаясь по-китайски – только рисом. Потом я прибавил к рису хлеб и все равно за год почти потерял зрение, так и остался на всю жизнь близоруким. Мне было тогда шестнадцать лет. Была и другая теория. Но рассказывать вам о ней мне не хочется. Вы еще маленькая и не поймете.

– Расскажите.

– Любовь, согласно этой теории, есть нечто прямо противоположное так называемому «семейному очагу». Я понял это, насмотревшись на семейную жизнь старшего брата.

Какой-то господин в чесучовом костюме, в канотье, поигрывая тростью, прошел мимо них, скользнув наглым взглядом, – и Карновский сказал, что это филер, которого недавно студенты избили в трактире.

– А кто такой филер?

– Это сыщик, Лизочка, сыщик, – поучительно сказал Карновский.

– Я тоже против брака, – сказала Лиза. – Но я люблю детей. А детей, согласно вашей теории, должен приносить аист.

– Ого! – смеясь, сказал Карновский. – Ого! Иметь детей, Лизочка, – это в наше время преступление.

– Почему?

– Потому что они еще до своего рождения обречены на ложь, произвол и бесправие.

– Вы не правы, – подумав, сказала Лиза. – То есть, может быть, и обречены, но все равно эта теория – эгоистическая, и, если бы мне пришла в голову такая теория, я бы, не теряя ни одной минуты, повесила себе камень на шею и бросилась в Волгу. Вы любите Волгу?

– Очень.

– Значит, вы все-таки способны любить?

– Не знаю.