Бунин. Жизнеописание - Александр Ба­бо­ре­ко

Она также писала, что Бунин «считал эту книгу самой совершенной по мастерству».

В рецензии на «Темные аллеи» в лондонском «Таймс»[1024] говорится: «Последний том его (Бунина. — А. Б.) рассказов достоин восхищения. Бунин в состоянии вызвать к жизни целые ушедшие миры; как основные моменты, так и житейские детали прошлого он дает с такой остротой и мастерством, что порой окружающая жизнь кажется, в сравнении с им описываемым, ужасающе невыразительной, бледной. Доминирующий лейтмотив почти всех этих рассказов — печаль, сожаление, что жизнь уходит, подобно отливу, печаль, что остаешься один на опустелом берегу, сожаление, что человеку отпущена всего одна жизнь, и затем следует смерть. История пожилого русского эмигранта, встречающего в Париже очаровательную русскую женщину — „В Париже“ — великолепный образчик того, как автор умеет внести благородство, широту видения и непреходящую значимость в то, что иначе бы выглядело всего лишь обыкновенной любовной историей».

1947 год начался для Бунина с болезней и с заботы о поездке на юг, в Русский Дом, на поправку — на курорт Juan-les-Pins на Лазурном Берегу. Директором этого пансионата был Роговский. Бунин говорил в письме Алданову о Роговском, что жизнь его «распутно „карамазовская“ <…> Кое в чем просто гадок» [1025].

Вера Николаевна жертвенно служила Яну, не могла отлучиться от дома, никого почти не видела, мало кто к ней заглядывал; «институт „гости“ или „в гости“ почти не существует у меня. Получаю письма от Гали» (Кузнецовой), — сообщала она М. С. Цетлин 26 января 1947 года и писала:

«Пользуюсь визитом очередной красавицы у Яна, пишу вам. Замучена я сверх сил. Почти месяц, как Ян болен. Спим на прошлогодний манер под красным пледом. Было три доктора: Серов, Зёрнов и Вербов. Все успокаивают, но меня начинает пугать его состояние. Особенно ночной кашель, отчего я и должна проводить ночи в его комнате, — нужно иной раз бежать в кухню и подогревать что-нибудь. Жара нет. Но он очень ослабел от потери крови. Чуть ли не шесть недель она не останавливается. Кроме того и печень не в порядке, и он на строгой диете, которую он покорно переносит. От поездки на юг он не отказался, а соблазнил и Тэффи, которая тоже решила там отдохнуть. Но точного срока отъезда не назначено. Во всяком случае это будет не раньше февраля, а я думаю, что не раньше двадцатых чисел февраля. Сейчас здесь морозы „крещенские“. В моей комнате по утрам лед на окне. В кухню войти приятно, — настоящий ледник. На юге тоже выпал снег.

<…> Никого почти не вижу. Наталья Владимировна <Кодранская> была у нас на католическое Рождество, а затем пропала без вести <…>

Был сегодня Роговский. Назначили пока отъезд Яна между 6 и 9 февраля. Роговский тоже хочет ехать в том же поезде. Бог даст к тому времени потеплеет» [1026].

Письмо Веры Николаевны — подтверждение слов Бунина, которые ей он говорил, что без нее он «пропал бы». Он писал Марии Самойловне 8 апреля 1947 года:

«…Вера, едва живая от бессонных ночей со мной, которые она проводила в Париже, замученная горем за меня и даже недоеданием — ведь она так лишила себя всего, лишь бы мне купить какую-нибудь печенку (которая стоит нам в Париже 600 франков кило!)» [1027].

Прошел январь, почти три недели февраля — болезни Ивана Алексеевича, мечтавшего о южном курорте, — потеря сил после гриппа, малокровие — не побеждены; Вера Николаевна по-прежнему жила в тревоге за него. В письме к Марии Самойловне 19 февраля 1947 года она говорит:

«…У Яна оказалось после анализа крови всего 3 000 000 красных шариков, а нужно их у мужчин четыре с половиной миллиона или даже пять! Вы представляете, в каком мы положении. Дело в том, что у него больше чем два месяца было кровотечение, и он обезкровил, как это было двадцать шесть лет тому назад. Теперь у нас у всех одна задача уговорить его сделать укол. Врачи уверяют, что они безболезненны и безопасны. И все склоняются к тому, что его довольно тяжелое состояние (сердца, общей слабости) зависит именно от очень сильного малокровия, с которым придется бороться очень энергично, чтобы не случилось непоправимого. Он до сих пор в постели и так слаб, что пройти по комнате — целое дело. Большое упущение было сделано, что анализ произведен был так поздно. Всех врачей и нас путал его кашель, который и до сих пор продолжается и имеет характер коклюшечного, есть мнение, что и кашель отчасти зависит от ослабления всего его организма. Одно время думали, что дело в сердце, так как пульс порой бывает очень слабый и частый, после анализа врачи говорят, что это тоже от сильнейшей анемии. А сердце, к счастью (это единственное утешение), в хорошем состоянии. И, если он согласится на уколы, то силы будут восстановлены довольно быстро. Но необходимо усиленное питание. И раньше во время его болезни его питание стоило дорого, — вы, вероятно, от Ангелиночки знаете, какие теперь цены, а последнюю неделю (анализ был получен в прошлую пятницу) его питание и отопление мне иной раз в день обходилось 2000 фр., а самое малое 500 франков. Его необходимо кормить, например, телячьей печенкой, кило которой стоит 600 фр. Ему всегда холодно, порой он дрожит и приходится топить, и на одну лишь растопку идут бешеные деньги. Словом, то, что я получила от Шуры (дочери Марии Самойловны, художницы. — А. Б.), уменьшилось вдвое. Чтобы его не расстраивать, я скрываю от него наше финансовое положение. Конечно, в вышеупомянутые суммы входят и лекарства и оплата врачей. Ко всему аппетита у него никакого, приходится умолять его, чтобы он что-нибудь съел. Впрочем, вы, вероятно, знаете, что это такое.

Роговский все еще здесь. Он ждал выздоровления И. А., чтобы его сопровождать. Врачи думают, что после уколов ему будет можно скоро ехать в Жуан-ле-Пэн, где, конечно, Беляев его поставит на ноги. Конечно, уколы тоже влетят в копеечку. Но ничего не поделаешь. Пришел черный день, — нужно все сделать, чтобы предотвратить непоправимое.

О себе могу сказать, что я устала очень. Ведь с первого апреля этого года я проводила до последних дней ночи с ним. Он кашлял так, что приходилось раза по три в ночь вставать и давать ему что-нибудь теплое. Последние три ночи я сплю в своей ледяной комнате, не раздеваясь, так как если позовет, то нужно как можно скорее к нему добежать и дать пить или посмотреть, не погасла ли печка… Наша фама перестала ходить, что очень трудно, приходится самой стирать, так как наша милая старенькая мадемуазель Имбер уже на тяжелую работу не годна, но все же она помогает и приходит почти ежедневно. Помогает и мать Ляли, и Любченко, и Феничка. Сегодня я с двумя последними перетащила все оставшиеся дрова и весь уголь в нашу квартиру.