Собрание сочинений в десяти томах. Том 5 - Юзеф Игнаций Крашевский

тебе нужно было лезть к бабам, чтобы у них встречаться с ксендзом Млодзеевским? – крикнул князь. – Разве не нашлось бы другой дороги?

Паклевский ничего не ответил, но спустя немного времени, чувствуя себя без вины обиженным, заметил:

– Хотя я высоко ценю службу у вашего сиятельства, но, если я уже утратил ваше доверие…

– Да не будь же ты… – оборвал его канцлер. – Это еще что за шутки, сударь? Вы отказываетесь от службы у меня? Вот это мне нравится… Настоящая шляхетская натура! Нос кверху! И ни слова ему не скажи!

Князь дал волю своему гневу и бушевал. Теодор стоял перед ним спокойно и молча, но чем грознее хотел казаться князь, тем сильнее закипала кровь у Теодора, и ни с того, ни с сего он твердил про себя:

– Брошу службу!

Быть может, он сознавал свою полезность при дворе канцлера, а юношеская гордость, так долго дремавшая в нем, вдруг пробудилась от резких слов не выбиравшего своих выражений князя-канцлера.

Несколько раз князь умолкал, как будто желая услышать оправдание, смиренное извинение; но Теодор сжал зубы и молчал. Это еще более выводило из себя властного вельможу, привыкшего к тому, чтобы все перед ним падало ниц.

Теодор стоял с побледневшим лицом, и когда канцлер на минуту умолк, он молча поклонился и вышел.

С горячностью, свойственно его возрасту, Паклевский, выйдя из кабинета князя, не вернулся больше в канцелярию, но отправился прямо к себе домой. Здесь он написал почтительное письмо канцлеру с выражением благодарности к нему, запечатал его и оставил на столе. После этого он вышел на улицу с твердым намерением оставить службу у канцлера.

Среди этих мыслей, идя без цели по улицам, он случайно очутился около дома на Старом Месте. Он не имел намерения упрекать старостину за ее болтовню, хоть и был уверен, что это была ее вина; но так как ему, очевидно, приходилось уехать из Варшавы, то надо же было проститься с дамами.

Был предобеденный час, но он, не смутившись этим, поднялся по лестнице. Встреченный им слуга сказал ему, что старостина и генеральша дома. Он попросил доложить о себе.

Уже у дверей он услышал голосок Лели, которая шла к нему навстречу, опередив тетку.

– А, наконец-то! Догадались-таки, сударь, что после того обеда следовало сделать нам визит! – вскричала она, подбежав к нему. – Может быть, вы опять думаете встретить у нас этого несносного Млодзеевского?

– Я пришел проститься с вами! – сказал Теодор.

– Это что еще значит? – сказала Леля, ведя его в гостиную. – Вы думаете, что с нами можно проститься и отделаться от нас? Никогда в жизни! Тетя соединена со своим спасителем узами благодарности, а я – мы же играем в колечко?

На эту легкомысленную шутку Паклевский ответил таким печальным взглядом, что и Леля сразу стала серьезнее. Старостина переодевалась для гостя и просила его подождать: таким образом, молодые люди имели возможность поговорить наедине.

– Ну, скажите серьезно, что значит это прощание? – спросила девушка. – Князь-канцлер за что-то прогневался на меня, а я не чувствую, чтобы заслужил его гнев, поэтому поблагодарил за службу и не знаю, что теперь делать.

Леля, которая из всего того, что ей приходилось слышать о канцлере, имела чрезвычайно высокое представление о его могуществе, сначала взглянула на юношу с недоверием, а потом с сочувствием к его мужеству…

– Ну, и что же вы думаете делать? Говорите скорее! – шептала она, приблизившись к нему и сразу утратив всю свою веселость.

– Я еще не имел времени обдумать, – отвечал Теодор, – но мне кажется, что проще всего, и это мой первый долг теперь, – поехать к матери и посоветоваться с нею!

Девушка вопросительно смотрела на него и, видимо, сама не знала, что ему сказать…

– Мне кажется, – шепнула она, – что вы слишком поспешили с отставкой; князь мстителен; вы преградили себе путь…

– Что делать! – возразил Паклевский. – Дело сделано, теперь уж не стоит об этом говорить…

– Наверное, нашелся бы кто-нибудь, кто бы мог упросить князя, –шепнула Леля.

– Я именно не хочу ни сам просить его, ни других заставлять просить за меня, – сказал Теодор. – А князь меня не простит, я в этом уверен…

В эту минуту вошла старостина, к которой, опережая Теодора, бросилась Леля и закричала ей, хлопая в ладоши:

– Пусть тетя хорошенько проберет своего спасителя! Какая-то муха его укусила! Канцлер что-то ему там сказал, а он поблагодарил за все и бросил его. Пришел к нам проститься, хочет ехать в деревню и еще там – Бог знает что!

– Что я слышу! Что я слышу! – прервала ее сильно взволнованная старостина. – Но почему же? Как это случилось? Этого не может быть…

Мы этого не позволим…

– Тетя, – шепнула Леля на ухо тетке, – пожалуйста, спросите его хорошенько обо всем и побраните, да не позволяйте, чтобы он там закопался в деревне, потому что это просто глупо…

Проговорив это, Леля выбежала из комнаты, оставив тетку наедине со спасителем.

– Ах, сударь, говорите же скорее, что случилось, – заговорила встревоженная старостина.

– По-видимому, – сказал Паклевский, – в городе узнали о моем свидании в вашем доме с ксендзом Млодзеевским; из этого тотчас же сделали различные заключения, пошли сплетни, и князь стал выговаривать мне сегодня, что я проболтался…

Канцлер очень запальчив и не щадит никого, а я молод, и в жилах у меня течет кровь, а не вода. Находя эти выговоры несправедливыми, я поблагодарил за все милости и откланялся.

– Но, помилуйте, – с жаром прервала его старостина, – да вы, может быть, приобрели себе врага на всю жизнь! Князь не прощает никому, а фамилия приобретает все больше власти.

– Что делать! – тихо сказал Теодор. – Ни канцлеру, ни кому другому на свете я не позволю пренебрегать собою!

Напрасно старостина старалась внушить Теодору мысль о возможности исправить дело и вернуться на службу к канцлеру; он молчал. Она чуть не расплакалась, видя его упорство. Хотела уговорить его не удаляться пока из Варшавы, делая ему какие-то неясные намеки, давая какие-то неопределенные надежды и сама путаясь в том, что она хотела – не сказать ему, а только дать понять. Но Паклевский, поблагодарив ее за участие, не ответил ничего на ее намеки и, взявшись за шапку, хотел удалиться. Ни Леля, ни старостина не могли удержать его; первой удалось только взять с него слово, что он не уедет из Варшавы, не попрощавшись с ними перед отъездом; она проводила его до самых дверей повторяя:

– Если вы не сдержите слова, то я не желаю никогда больше вас видеть! Выйдя от них, Паклевский