Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме - Пирмин Майер

Кажется, что к мудрому предупреждению ученого физика нечего добавить. Здесь нельзя не вспомнить, что Парацельс в течение всей своей жизни пытался проникнуть сквозь тень науки, падающую на те вещи, которые, несмотря на свою ветхость, не теряли при этом своей ценности. В то же время, рассматривая теорию Кезера с точки зрения средневековой философии, разделяемой многими мыслителями от Альберта Великого до Парацельса, можно сказать, что постановка вопросов с позиций метафизики не является иррациональной. Этика не более иррациональна, чем математика. Об этом писал еще Барух Спиноза, который, будучи автором знаменитой «Этики», был не прочь иной раз поверить алгеброй гармонию. Вопросы о духе, о природе и, наконец, о Боге поддерживали Гогенгейма на протяжении его жизненного пути и нередко составляли основу его медицинских занятий. Швейцарский врач из Айнзидельна не может сполна удовлетворить наш интерес по вопросу о неопределенности естественнонаучного знания. Не ответит на этот вопрос и другой выдающийся христианский мыслитель уже нашего века Тейлард де Шарден, который также одно время занимался похожими проблемами. Заставив ученый мир заново пересмотреть перспективы развития науки, Кезер отчетливо обозначил задачу следующего столетия, возложив надежду на разумность и осторожность исследователей будущего. От правильной оценки сущности утопического мышления, а также от того, с какой степенью серьезности следующее поколение ученых отнесется к поставленным Кезером вопросам, зависит их отношение к Гогенгейму. Будут ли видеть в нем курьезную фигуру чудака или при всех свойственных ему ошибках и заблуждениях считать его подлинным ученым своего времени – ответ на этот вопрос не за горами. Гогенгейм был одновременно врачом и душепопечителем и видел основу познания в практике. В то же время, в книге «О невидимых болезнях» он рекомендует читателям «не тонуть в работе» (IX, 255), подразумевая под последней голую практику, но, по примеру Гиппократа, соединять медицину с философией, а философию с медициной. Философия в данном случае близка к тому, что Кезер называл проникновением в тень, рожденную наукой. При этом тень, равно как и тьма, согласно традиции средневековой мистики, не означает пустоту, но всегда наполнена определенным содержанием.

В тесной взаимосвязи медицины и философии или медицины и естественных наук вообще Йозеф Виталь Копп, филолог, философ и писатель из Беромюнстера (1906–1966) видел трансцендентную основу наших действий, без которой немыслимо существование мыслящего человека. Жизненный путь человека, и в особенности врача, проходит через бездну людских страданий. В этой ситуации многое зависит от активности внутренних сил, которые человек мобилизует для борьбы с ними. «Чем больше наше сердце и наши силы включаются в противостояние страданиям, тем ближе мы оказываемся к сердцу и делам Божьим… Борец, у которого иссякли силы, жертвует собой и отдает свою душу ангелам» [499] .

Эта фраза из книги «Божественная сфера» Тейларда де Шардена вошла в позднюю работу Коппа «Врач в космический век» (1964), где автор, в частности, рассматривает отношение Гиппократа, Парацельса и Тейларда к неизлечимым, смертельным болезням. Слова де Шардена в краткой и емкой форме выражают жизненный подвиг врача и ученого Теофраста фон Гогенгейма. И примечательно, что именно эти слова попали на глаза Йозефу Виталю Коппу, угаснувшему два года спустя от лейкемии. Игнац Пауль Виталь Трокслер назвал его выдающимся представителем христианского парацельсизма, продолжавшего давать обильные всходы на родине Гогенгейма в Центральной Швейцарии.

Сегодня парацельсизм, независимо от того, принимает ли он христианский или гностический оттенок, при всей своей перспективности безвозвратно уходит в прошлое. Это утверждение относится и к вульгарному парацельсизму, представители которого в период с 1941 по 1993 годы до неузнаваемости исказили образ Парацельса, сделав из него «врача нашего времени». Однако изучение фигуры и творчества Теофраста фон Гогенгейма должно развиваться далее. Человек, жизнь и труды которого по-прежнему таят в себе массу неожиданностей, даже находясь на одре болезни в зальцбургской гостинице «Белый конь», не позволил смерти застать себя врасплох: «Смерть человека есть не что иное, как окончание дневной работы, – писал он, – исчезновение воздуха, выветривание бальзама, погашение природного света, разделение трех субстанций, тела, души и духа, и возвращение в материнскую утробу» [500] .

Глава III Культовая фигура писателей и поэтов

Шумная вечеринка древнего и нового времени.

Генрих Гейне

В третьей сцене второго акта комедии Шекспира «Все хорошо, что хорошо кончается» придворные Лафе и Пароль ведут между собой возвышенную беседу. Они беспокоятся о здоровье их господина, короля Франции:

Лафе : А говорят, что время чудес миновало! У нас развелись философы, которые все сверхъестественное и загадочное объявляют простым и обыденным. А из этого проистекает, что мы отгораживаемся мнимым знанием от мира и потрясающие явления считаем пустяками, тогда как следовало бы испытывать священный ужас.

Пароль : Вот-вот. Это самое удивительное из чудес, какие только случались в наше время.

Лафе : Подумать, что от него отказались знаменитейшие врачи —

Пароль : Я о том и говорю: последователи и Галена и Парацельса —

Лафе : …ученейшие светила медицины —

Пароль : Верно. Я это и говорю!

Лафе : …признав его неизлечимым —

Пароль : Вот именно. И я это говорю —

Лафе : ..безнадежным —

Пароль : Совершенно правильно. Приговоренным… мм —

Лафе : …к верной смерти… [501]

Пароль, который через запятую перечисляет имена Гогенгейма и Галена, предстает в комедии в роли искусителя, «сладострастного злодея», получившего хорошее образование и обладающего широкими познаниями. Он дискутирует с Лафе о границах врачебного искусства. Между тем король, благодаря усилиям Елены, идет на поправку. Однако в его исцелении главную роль играет не столько умение и ловкость врача, сколько помощь неба, которую можно сравнить с парацельсовской ens dei. Называя имена Галена и Парацельса, Пароль говорит не о личностях знаменитых врачей, но о двух противостоящих друг другу медицинских школах – галенистов, сторонников гуморальной патологии, и парацельсистов, или ятрохимиков. В диалоге о границах научного знания, и в частности медицины, величайший английский драматург, ставя на одну доску Галена и Парацельса, тем самым левой рукой воздвигает памятник последнему. Вспомним, что строки комедии писались при жизни Вильяма Гарвея, полубога тогдашней медицины. Свидетельство Шекспира, который, с уважением отзываясь о Парацельсе, все же в своей оценке не переходит определенных границ, весьма показательно для елизаветинской эпохи. Современники Шекспира Томас Наше и Бен Джонсон, равно как и другие поэты этого времени, в той же манере выводили Парацельса в своих трудах. В произведениях Джонсона он сравнивается с Плинием и стоит в одном ряду с Гиппократом, Галеном и Раймундом Луллием. В драме «Алхимик» хвастливый главный герой иронично называется «чистым физиком… и блестящим парацельсистом». Двойственность оценки личности и творчества Гогенгейма обнаруживает себя и в следующем поколении в поэзии Самуэля Батлера, который в своем комическом эпосе «Худибрас» рассуждает о дьявольском искусстве Парацельса. [502]