Ограниченная территория - Вероника Трифонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот сейчас, пока я была в отключке, Филин подошёл, чтоб привести меня в чувство, а заодно поёрничать.
— Терпение, — сказал он, приблизившись и погладив меня по голове. — Я бы мог провести тебе эпидуральную, если бы всё шло спокойно, но видишь, ты от меня бегала. Так что теперь лежи. Недолго уже осталось. Раскрытие полное.
Я опять застонала. Внизу живота буквально горело. Постанывая и вскрикивая, я чувствовала, как что-то давит на меня изнутри — давит с такой силой, будто вот-вот разорвёт. Ощущение было, как при желании сходить в туалет.
Меня охватил страх. Нет сомнений, роды близки к своему завершению.
Этот урод тоже это понимал: заняв позицию с нужной стороны, он снова включил и направил лампу, напялил маску и очередные перчатки, принялся раскладывать инструменты. Я смутно ощущала холод спиртового тампона, которым он обрабатывал меня, как лягушку перед разделыванием. Закончив с этим, он принялся что-то мне говорить. Но и я без его слов понимала, что делать.
Набрав больше воздуха, я сильно потужилась. Боль, тянущая и режущая ножом, взорвалась у меня в голове. Казалось, в белках глаз лопнули все сосуды. Когда схватка наконец-то закончилась и я расслабилась, то осознала, что со всех сил держусь руками за поручни, а лопатки наполовину вдавлены в резиновую поверхность стола. Сейчас и они, и пальцы рук ныли — ручейки, вливающиеся в море общей боли.
— За старания хвалю, а с целенаправленностью у нас пока непорядок, — Химик говорил спокойно, растягивая гласные. — Тужься не в лицо, а туда, куда надо.
Мне хотелось заорать на него, послать, но я не могла позволить себе растрачивать понапрасну силы. Поэтому, когда пришло время очередной потуги, я постаралась вложить в неё всю свою злость, отчаяние и ярость. С каждой порцией выдоха я толкала, всё сильнее и сильнее, помогая телу освободиться от того, что внутри, превозмогая раздирающую во всех смыслах боль и не обращая внимания на пот, который, капая со лба, застилал глаза. Лишь в самом конце, выпустив с остатком воздуха жалобный визг, я беззвучно всхлипнула и рухнула на постель. Из груди вырвался стон. Подняв правую руку, я утёрла глаза от пота и слёз. От распирающей боли между ног приходилось дышать и вне потуги. И там всё ещё что-то мешало.
— Вот, уже лучше. Почти всё. Ну, давай, последний рывок!
Тужась, насколько позволяло измученное тело, я рычала, стонала и молила про себя, чтобы это быстрее закончилось. Стало невыносимо жарко. Я понимала, что силы на исходе, и с ужасом чувствовала, как они исчезают, капля за каплей, а вместо них едким дымом вползает страх, что я не справлюсь, что у меня не выйдет…
И тут неожиданно пришло облегчение. Плечи мои обмякли, а голова опустилась на мягкую поверхность. Выдохнув так, насколько позволила стеснённая грудь, я приоткрыла глаза и замерла. В мышцах ног и рук ещё ощущалось дрожание. На смену удушающему жару вдруг пришёл липкий холод. Я затаила дыхание. Ждала, видя, как впереди, внизу у моих ног мелькают руки, голова и халат Химика, который быстро и чётко совершает движения.
И вдруг в тишине раздался крик — слабый, похожий на мяуканье кошки. И самый лучший в мире. Определённо, первый крик моей дочки.
Волна безусловного счастья, подкреплённого мощным выбросом окситоцина, затопило меня, и я заплакала вместе со своим ребёнком, голос которого слышала впервые в жизни. Но тут Химик выпрямился, и сердце моё трепетно вздрогнуло от нежности при виде прикрытого простыней кулёчка на его руках и страха, что он может причинить дочке вред. Борясь со слабостью, я попыталась привстать. Далось мне это с трудом — мышцы будто превратились в камень. Не посмотрев на меня, Химик прошёл мимо. Изловчившись и вывернув голову, я заметила сзади моего кресла детский стол с нагревательной лампой, а справа от него — небольшой инкубатор. По движению Химика я поняла, что он положил ребёнка на столик. Саму дочку я не могла разглядеть — обзор закрывала его спина.
«Ты даже её не увидишь. Ни сразу после рождения, ни когда-то ещё».
Нет… Неправда… Не может так действительно быть!
— С ней… всё в порядке? — услышала я будто со стороны чужой голос, лишь отдалённо похожий на мой.
— Да. Хорошая девочка. Вес — два килограмма сто грамм, рост — сорок восемь сантиметров. Все показатели в норме, даже для такого срока. Прекрасно… очень прекрасно!
Его голос, хриплый, с придыханием, как у хищника, догнавшего добычу, мне совсем не нравился. Дочь по-прежнему плакала, но вяло, неуверенно, будто не могла раздышаться, и это меня настораживало. Больше всего на свете я хотела сейчас взять ее, прижать к себе, спасти от Химика и этого кошмара, и от собственной беспомощности во мне вскипала бессильная злость.
Внизу опустившегося живота потянуло. Я поняла, что это выходит послед, и потужилась. Действие длилось недолго, но мышцы всё равно отозвались мучительной, ноющей болью. Когда я, наконец, с дрожанием выдохнула, то заметила, что Химик уже подошёл ко мне слева. Я схватила его за руку так резко и проворно, что он от неожиданности вздрогнул.
— Послушай, сволочь. Ты… ты не сделаешь ей ничего плохого, понял? Или я достану… твою чёртову задницу, где бы она ни была, и… засуну в неё твою голову!
Я чувствовала, что моё лицо было мокрым от пота. Голова начала кружиться. Теловдруг пробрал неистовый холод. На то, чтобы удерживать Химика и говорить, уходили последние силы. Тот вздохнул. Ребёнок по-прежнему тихо плакал, и от этого плача у меня разрывалось сердце.
«Ты даже её не увидишь».
— Я ожидал чего-то подобного, — почти скучающим голосом произнёс Химик. Свободной рукой он полез в карман халата. С жалобным, полным ненависти стоном я неистово кинулась на него, но этот ублюдок легко и быстро перехватил меня. В следующий миг мне в плечо впилась игла. Визжа сквозь сжатые зубы, я цеплялась за его запястья, за эту реальность, где была моя дочь. От этого напряжения у меня на руках вздувались синие вены. Но вскоре седативное средство дало свой эффект, и я, угасая, начала проваливаться в глубокий тёмный колодец. Откуда-то сверху неслись приглушённые слова; эхо их, отражаясь от стен, металось, и гул от него ещё долго звучал в моей голове.
— Так будет лучше, Катя. Я позабочусь и о тебе, и о ребёнке. Не беспокойся, всё
