Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том I - Дэн Абнетт

— А что ты только что говорил? — спросил мальчик, поднимая голову от листовки, которую читал до этого.

Тагоре оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что мальчуган действительно обращается к нему.

— Это слова об остужении пламени в сердце воина, когда сражение уже закончено, — настороженно ответил он.

— Ты ведь космодесантник, правда?

Тагоре кивнул, не понимая, чего хочет этот ребенок.

— Меня зовут Арик, — сказал мальчик, протягивая руку.

Тагоре с подозрением посмотрел на руку, а затем окинул взглядом всю хрупкую фигурку, бессознательно намечая точки для наиболее эффективных ударов, чтобы переломать кости и убить его. У него шея не толще прутика, ее очень легко сломать, а кости плеч и ребра проступали под тонкой рубашкой.

Чтобы его уничтожить, не потребуется много сил.

— Тагоре, штурм-сержант Пятой роты, — наконец произнес он. — Из легиона Пожирателей Миров.

— Очень хорошо, что ты здесь, — кивнув, сказал Арик. — Если люди Бабу Дхакала вернутся, ты их убьешь, правда?

Тагоре, довольный, что разговор свернул на понятную ему тему, тоже кивнул.

— Если кто-то придет сюда за мной, я всех убью.

— Ты умеешь убивать людей?

— Умею, и очень хорошо, — сказал Тагоре. — Здесь никто не умеет этого делать лучше, чем я.

— Хорошо, — обрадовался Арик. — Я его ненавижу.

— Бабу Дхакала?

Арик грустно кивнул.

— Почему?

— Его человек убил моего папу, — сказал мальчик, показав на коленопреклоненную статую в конце зала. — Гхота застрелил его прямо здесь.

Тагоре проследил за его жестом, машинально отметив серебряное кольцо на большом пальце, но не определил ни его ценности, ни значения. Статуя была высечена из темного камня с серыми и черными прожилками. У фигуры не было лица, но Тагоре почему-то мог представить себе ее черты.

— Гхота убил и одного из моих… друзей, — сказал Тагоре, споткнувшись на непривычном слове. — Я должен ему одну смерть, а такие долги я всегда плачу.

Арик выяснил все, что его интересовало, и, кивнув, вернулся к чтению листовки.

Тагоре оказался на незнакомой территории: его умение разговаривать ограничивалось боевыми напевами и командами. И опыта общения со смертными у него тоже не было, он не находил нужным вникать в их проблемы и тревоги. Надо ли продолжать разговор, или их отношения на этом закончились?

— Что ты читаешь? — спросил он после минутного размышления.

— Это обычно читал мой отец, — не поднимая головы, ответил Арик. — Я почти ничего здесь не понимаю, но ему это нравилось. Он перечитывал текст снова и снова.

— Можно мне посмотреть? — спросил Тагоре.

Арик кивнул и протянул лист бумаги. Он был тонким и очень часто складывался, и чернила на сгибах смазались и расплылись пятнами. До сих пор Тагоре приходилось читать только боевые приказы и карты, а этот диалект был ему незнаком, но нейронные связи его мозга адаптировались с быстротой, удивившей бы любого терранского лингвиста.

— «Благословенны люди, объединенные замыслами Императора, и они будут вечно жить в его памяти, — прочел Тагоре и озадаченно нахмурился от такого странного заявления. — Я прокладываю тропу праведников. Пусть она будет вымощена битым стеклом, я пройду по ней босым; пусть она пролегает сквозь льды и пламя, я все преодолею; пусть она трудна и извилиста, свет Императора направит мои стопы. Император един, и он есть наша защита и опора».

Тагоре поднял взгляд от строчек. От этих слов веяло суеверием, и это вновь подхлестнуло его гнев, заставив пульсировать имплантат.

— «Сила Императора в человечестве, а сила человечества — в Императоре, — продолжал Тагоре, становясь все мрачнее. — Если одно отвернется от другого, все мы станем Заблудшими и Проклятыми. И если Его слуги забудут свой долг, они перестанут быть людьми и станут меньше, чем дикие звери. Им нет места в лоне человечества и в сердце Императора. Да будут они отвержены и мертвы».

Сердце Тагоре уже выбивало дробь, а легкие вбирали воздух сильными короткими толчками. Он скомкал лист в кулаке и бросил его на пол.

— Уйди от меня, мальчик, — прохрипел он сквозь стиснутые зубы.

Арик, заметив произошедшую в нем перемену, поднял на Тагоре широко раскрытые от страха глаза.

— Что я такого сделал? — дрожащим голосом спросил он.

— Я сказал, уйди от меня!

— Почему?

— Потому что я мог бы тебя убить, — зарычал Тагоре.

Нагасена осматривает здание с выступа скалы в устье каньона. Он знает, что добыча близка. Позади, на улице, шесть бронированных машин и почти сотня солдат нетерпеливо ожидают его приказов. Приказ может быть только один, но он медлит его отдать. Афина Дийос и адепт Хирико ожидают вместе с ним, хотя им в этой охоте больше делать нечего.

Даже Нагасена не отрицает некоторого возбуждения, обычно сопутствующего последней стадии охоты, но сегодня он не чувствует ничего подобного. Слишком много неопределенностей появилось в его жизни с тех пор, как он покинул свою виллу в горах, и при мысли о встрече с Каем Зуланом и мятежниками его охватывают только мрачные предчувствия.

Через прицел винтовки ему отлично виден вход. Перед зданием собрались сотни людей, которые принесли с собой своих мертвецов. Нагасена разделяет желание оплакать потерю и почтить их память, чтобы никто не был забыт, но ему чужд обычай молиться за мертвецов и надеяться, что они перейдут в какое-то другое царство.

Превосходная оптика прицела, созданного Механикум Марса и приобретенного по чудовищно высокой цене, позволяет Нагасене проникнуть за мраморный фасад и увидеть источники теплового излучения внутри здания. Это изображение по закрытым медной оплеткой проводам передается на инфопланшет Картоно.

В храме собрались около шестидесяти человек, и среди них опознавательными символами и размерами отчетливо выделяются легионеры Астартес. Но Кая Зулана отыскать невозможно. Как сказал Антиох, космодесантников пятеро, и все они собрались вокруг личности меньшего размера. Тепловые символы расплываются и дрожат. В их огромных телах что-то сбивает его оптику, и все изображение мерцает от помех, так что у Нагасены начинают болеть глаза.

— Вот они хваленые дорогие биофильтры, — раздраженно ворчит Картоно и хлопает ладонью по ребру планшета.

Изображение не улучшается, но у них и так достаточно информации, чтобы начать атаку на здание.

— Надо штурмовать этот дом, — настаивает Головко. — Теперь с нами больше сотни человек. Им ничего не останется, как спасаться бегством. Мы за час сумеем покончить с этим делом.

— Он прав, — говорит Сатурналий, несмотря на явное нежелание хоть в чем-то соглашаться с Черным Часовым. — Наши беглецы в ловушке.

— И от этого они станут вдвойне опаснее, — говорит Нагасена. — Нет никого опаснее человека, загнанного в угол и сознающего, что ему нечего терять.

— Совсем как Созидательница из Каллайкоя, — говорит Картоно.

— Верно, — коротко соглашается Нагасена, не желая вспоминать сейчас о той охоте, которая оставила ему незаживающие раны.

Сатурналий берет инфопланшет из рук Картоно и подносит Нагасене, как будто тот его не видел. Он постукивает пальцем по затуманенным изображениям пяти воинов, ради убийства которых они сюда пришли.

— Нет причин отказываться от атаки, — говорит кустодий. — Мы получили приказ, и он предельно ясен. Все они должны умереть.

Нагасена читал и перечитывал приказы по несколько раз, отыскивая малейшую возможность интерпретировать их так, чтобы на его памяти не остался пожизненный шрам от убийства такого количества невинных, но Сатурналий прав: приказы невозможно истолковать по-другому.

— Это ведь имперские граждане, — говорит он, хотя и сознает, что напрасно тратит слова, пытаясь убедить Сатурналия изменить план действий. — Мы ведь служим им, нельзя так жестоко их предавать.

— Предавать? Эти люди приняли мятежников и виновны в соучастии в их преступлениях, — отвечает Сатурналий. — Я воин Легио Кустодес, и мой долг обеспечить безопасность Императора, а в этом деле компромиссы недопустимы. Кто знает, какие предательские идеи беглецы распространили среди обитателей Города Просителей? Если мы оставим жизнь каждому, кто с ними общался, их мятеж будет разрастаться и пускать глубокие корни, как сорная трава, питаясь тьмой и скверной.

— Ты не можешь знать этого наверняка, — возражает Нагасена.

— Мне ни к чему это знать, достаточно того, что я в это верю.

— Это и есть Имперская Истина? — спрашивает Нагасена, почти выплевывая слова.

— Это просто истина, — говорит Сатурналий. — Ни больше, ни меньше.

Нагасена заглядывает в глаза Картоно, но не видит там ничего, что могло бы рассказать о чувствах раба. Круг Кулексус об этом позаботился. Нагасена сжимает рукоять Шудзики, сознавая, что должен уйти, но это равносильно тому, чтобы подписать себе смертный приговор. Хорошо это или плохо, но он обязан участвовать в этой охоте до самого конца.