Девушка, которая взрывала воздушные замки - Стиг Ларссон

— Это правда? — спросил Иверсен.

Первым побуждением прокурора Экстрёма было все отрицать, но потом он подумал, что у Анники Джаннини могут быть доказательства.

— Я попросил разрешения прочесть журнал, при условии соблюдения служебной тайны, — признался Экстрём. — Мне требовалось убедиться в том, что история, поведанная Саландер, соответствует действительности.

— Спасибо, — сказала Анника Джаннини. — Следовательно, мы получили подтверждение тому, что доктор Телеборьян не только распространяет ложные сведения, но еще и преступил закон, выдав журнал, который, по его собственному утверждению, имеет гриф секретности.

— Мы берем это на заметку, — сказал Иверсен.

Судья Иверсен вдруг насторожился. Анника Джаннини только что весьма необычным образом жестко атаковала свидетеля и уже свела на нет важную часть его показаний. И она утверждает, что может документально подтвердить все свои заявления. Иверсен поправил очки.

— Доктор Телеборьян, можете ли вы, исходя из написанного вами собственноручно журнала, ответить мне, сколько суток Лисбет Саландер пролежала привязанной ремнями?

— Я совершенно не помню, чтобы цифра была столь значительной, но раз в журнале так сказано, я должен этому верить.

— Триста восемьдесят одни сутки. Разве такая цифра не носит исключительный характер?

— Да, необычно много.

— Если бы вам было тринадцать лет и кто-нибудь больше года держал бы вас привязанным кожаными ремнями к кровати со стальным каркасом, как бы вы это восприняли? Как пытку?

— Вы должны понимать, что пациентка представляла опасность для самой себя и окружающих…

— О'кей. Представляла опасность для самой себя — Лисбет Саландер когда-нибудь причиняла себе вред?

— Существовали такие опасения…

— Я повторяю вопрос: Лисбет Саландер когда-нибудь причиняла себе вред? Да или нет?

— Как психиатры мы обязаны учиться истолковывать картину в комплексе. Что касается Лисбет Саландер, вы можете, к примеру, увидеть на ее теле множество татуировок и колец, что тоже является самодеструктивным поведением и способом повредить себе тело. Мы можем трактовать это как проявление самоненависти.

Анника Джаннини обратилась к Лисбет Саландер:

— Ваши татуировки являются проявлением самоненависти?

— Нет, — ответила Лисбет Саландер.

Анника Джаннини снова обратилась к Телеборьяну.

— Значит, вы считаете, что раз я ношу серьги и тоже имею татуировку на в высшей степени интимном месте, то я представляю для себя опасность?

Хольгер Пальмгрен фыркнул, но обратил фырканье в кашель.

— Нет, не так… татуировки могут быть и частью некого социального ритуала.

— Следовательно, вы считаете, что случай Лисбет Саландер под понятие социального ритуала не подпадает?

— Вы же сами видите, что ее татуировки гротескны и покрывают значительные части тела. Это не просто проявление фетишизма в плане красоты или украшательства тела.

— Сколько процентов?

— Простите?

— При скольких процентах татуированной поверхности тела это перестает быть фетишизмом украшательства и переходит в некое психическое заболевание?

— Вы извращаете мои слова.

— Разве? Как же получается, что, применительно ко мне или другим молодым людям это является, по вашему мнению, частью вполне приемлемого социального ритуала, и в то же время засчитывается в минус моей подзащитной при оценке ее психического состояния?

— Будучи психиатром, я, как уже говорилось, обязан рассматривать картину в комплексе. Татуировки — это лишь сигнал, один из многих сигналов, которые я должен принимать во внимание при оценке ее состояния.

Анника Джаннини несколько секунд помолчала, пристально глядя на Петера Телеборьяна. Потом неторопливо заговорила:

— Но, доктор Телеборьян, вы начали привязывать мою подзащитную ремнями в двенадцать лет, когда ей еще только должно было исполниться тринадцать. В то время у нее не имелось ни единой татуировки, не так ли?

Петер Телеборьян на несколько секунд замешкался. Слово снова взяла Анника.

— Думаю, вы привязывали ее ремнями не потому, что предвидели, что она в будущем собирается делать себе татуировки.

— Разумеется, нет. К ее состоянию в девяносто первом году татуировки отношения не имеют.

— Тем самым мы возвращаемся к моему исходному вопросу. Причиняла ли когда-либо Лисбет Саландер себе такой вред, который мог послужить основанием для того, чтобы держать ее связанной в течение целого года? Может быть, она резала себя ножом, или бритвой, или чем-либо подобным?

У Петера Телеборьяна на секунду сделался неуверенный вид.

— Нет, но у нас имелись основания полагать, что она представляет для себя опасность.

— Основания полагать. Вы хотите сказать, что связывали ее, поскольку что-то предвидели…

— Мы производим оценку ситуации.

— Я уже примерно пять минут задаю тот же самый вопрос. Вы утверждаете, что самодеструктивное поведение моей подзащитной явилось причиной того, что за те два года, пока она находилась у вас на излечении, вы больше года продержали ее связанной. Не будете ли вы так добры наконец привести мне пример ее самодеструктивного поведения в двенадцатилетнем возрасте.

— Девочка, например, пребывала в стадии крайнего истощения. Это было, в частности, результатом того, что она отказывалась есть. Мы подозревали у нее анорексию. Нам неоднократно приходилось кормить ее насильно.

— С чем это было связано?

— Естественно, с тем, что она отказывалась есть.

Анника Джаннини обратилась к своей подзащитной:

— Лисбет, вы действительно отказывались есть в клинике Святого Стефана?

— Да.

— Почему?

— Потому что этот подлец подмешивал мне в еду психотропные средства.

— Вот как. То есть доктор Телеборьян пытался давать вам лекарства. Почему вы не хотели их принимать?

— Мне не нравились лекарства, которые мне давали. Я от них тупела. Не могла думать и на большую часть дня теряла сознание. Это было неприятно. А подлец отказывался сообщать мне, что эти психотропные средства содержат.

— Значит, вы отказывались принимать лекарства?

— Да. Тогда он начал пихать эту мерзость мне в еду. Поэтому я прекратила есть. Каждый раз, когда мне что-нибудь подмешивали в еду, я отказывалась есть в течение пяти дней.

— Значит, вы оставались голодной?

— Не всегда. Несколько санитаров иногда потихоньку приносили мне бутерброды. Особенно один санитар частенько приносил мне еду поздно ночью. Такое случалось много раз.

— То есть вы хотите сказать, что персонал больницы понимал, что вам хотелось есть, и приносил еду, чтобы вы не голодали?

— Это было в тот период, когда я воевала с подлецом из-за психотропных средств.

— Значит, для отказа от еды имелась совершенно рациональная причина?

— Да.

— Следовательно, это не было вызвано тем, что вам не хотелось есть?

— Не было. Я часто чувствовала себя голодной.

— Можно ли утверждать, что между вами и доктором Телеборьяном возник конфликт?

— Да, можно.

— Вы попали в клинику Святого Стефана, потому что полили отца бензином и подожгли.

— Да.

— Почему вы это сделали?

— Потому что он избивал мою мать.

— Вы это кому-нибудь объясняли?

— Да.

— Кому же?

— Я все рассказала полицейским, которые меня допрашивали, социальной комиссии, комитету по делам детей и молодежи, врачам, пастору и подлецу.

— Под подлецом вы имеете в виду?..

— Вот его.

Она указала на доктора Петера Телеборьяна.

— Почему вы называете его подлецом?

— Когда я только попала в клинику Святого Стефана, я пыталась объяснить ему, что произошло.

— И что сказал доктор Телеборьян?

— Он не захотел меня слушать. Он утверждал, что я фантазирую, и в наказание велел привязывать меня к кровати, пока я не прекращу фантазировать. А потом он пытался пичкать меня психотропными средствами.

— Это чушь, — сказал Петер Телеборьян.

— И поэтому вы с ним не разговариваете?

— Я не сказала ему ни слова с той ночи, когда мне исполнилось тринадцать. Тогда я тоже лежала связанной. Это был мой подарок самой себе на день рождения.

Анника Джаннини снова обратилась к Телеборьяну:

— Доктор Телеборьян, похоже, что причиной отказа моей подзащитной от еды было то, что она не соглашалась принимать психотропные средства, которые вы ей давали.

— Возможно, что она это воспринимает именно так.

— А как это воспринимаете вы?

— У меня имелась чрезвычайно сложная пациентка. Я утверждаю, что ее поведение свидетельствовало о наличии угрозы по отношению к самой себе, но, возможно, это вопрос толкования. Зато она буйствовала и демонстрировала психотическое поведение. Нет никакого сомнения в том, что она представляла опасность для окружающих. Она ведь попала к нам в больницу из-за того, что пыталась убить отца.