Отец Арсений - Духовные отца Арсения

Побывал на Николо-Рожке – полное разорение, по берегам озера Селигер туристских лагерей много, крик, шум. Посмотрел, погрустил и уехал. Сердце кровью обливалось. Молился о братии монастырской, расстрелянных, замученных в лагерях, убитых и замерзших на этапах, убитых охраной, умерших от голода и в болезнях, перенесших неисчислимые страдания и мучения. Даже на могиле любимого старца своего побывать не смог. Смерть старца Агапита перенес тяжело. Боюсь даже рассказывать о гибели друга своего – о. Иеракса, тоже келейника о. Агапита, – узнал о ней в 1943 г. совершенно случайно. Встретил заключенного, который на Воркуте шел в одном этапе с о. Иераксом, в это время уже полным дистрофиком, болевшим последней формой цинги. Уже не могущий идти, он шел и падал, задерживая движение, и охрана решила его пристрелить, тело бросили в кусты и забросали снегом.

Соизволил Господь по милосердию Своему послать меня в лагерь как монаха, а не сыном царского сановника, приближенного к императору, носящего старинную княжескую фамилию. Не знали следователи Осташкова и Твери об этом: может быть, дела монастыря не посмотрели, а может быть, уничтожены они были. На допросах умалчивал, что в Петербурге жил, Политехнический институт окончил, в протоколах писал – из крестьян. Если бы знали, что братья белые офицеры и живут в Париже, брат Владимир – генерал и в 1938–1939 гг. расстрелян как шпион и враг народа, то в двадцатых годах расстреляли бы за братьев, живущих в Париже, а 1938–1939 гг. – за брата-генерала, но я сам о братьях узнал только в 1958 г.

Сейчас, Господь сподобил, живу хорошо, комната есть, пенсии на житие хватает, а главное, – молюсь все время и церковь почти рядом с домом, на всех службах бываю. Служить не допускают; настоятель говорит: «Вы за штатом».

Когда в 1956 г. освободили из лагеря, трудно пришлось. Жить негде, деньги, что дали, кончились. Обращался в разные епархии, просил разрешения служить в церкви. В одних за самозванца принимали, не верили, что иеромонах, в других говорили, что церкви закрывают, мест нет; окажут маленькую материальную помощь, – и уходишь. Дошло до того, что милостыню просить начал – было это во Владимире – голодный, замерзаю, с вокзала гонят, отогреться не дают. Помолился Богу, Божией Матери, Заступнице сирых и убогих, и пошел по адресу, что много лет назад дал мне уголовник Степан Глушко по кличке «Якорь» (потом узнал, еще в лагере: был он «вор в законе»). Разыскал улицу, дом, позвонил, открыла женщина в годах уже больших. Говорю: «В двадцатых годах Степан Глушко дал мне Ваш адрес, сказав, если трудно будет, то к Вам обратиться». Анна Николаевна сестрой Степана была, доброты и милости необычайной. Пустила в дом, а я оборванный, грязный; вымылся, белье дала, одежду потом купила, денег много заставила взять. Предлагала остаться жить у нее. Оказывается, Степан писал или рассказывал, что я его в бараке выхаживал, знала она, что я священник. Рассказала: с шестнадцати лет он по плохой дороге пошел, ничто остановить не могло, так и докатился до страшных дел. Отбыл срок, освободился, приехал во Владимир, прожил неделю, а потом в Ростов-на-Дону уехал. С тех пор она его не видела, несколько писем получила, последнее из Канады, перебрался туда в 1946 г., к себе звал.

Прожил я у Анны Николаевны почти месяц, Царство ей Небесное, – умерла два года тому назад. Доброты была неописуемой, учительницей работала почти до самой кончины, переписывался и приезжал я к ней не один раз. Уехал я от нее в Тамбов, и случилось чудо: епархиальный владыка принял меня, общих знакомых нашли, выслушал и направил в большое село, где, по милости Божией, сохранилась церковь. Вот в ней до ухода за штат и служил помогающим священником, теперь – на государственной пенсии. Все эти годы, что на свободе живу, бывших столобенских насельников искал; ни одного не нашел – всех поуничтожили.

Отец Арсений! Все рассказал, как мог, устал, благословите отдохнуть».

Они подошли, благословили друг друга, и о. Серафим ушел в свою малюсенькую комнату, бывшую кладовую.

Вечером приехало несколько москвичей, в столовой собралось десять человек, о. Серафим ушел после ужина отдыхать. Отец Арсений почти весь день лежал, но к ужину вышел и после ужина сказал мне: «Александр Сергеевич! Вы записали воспоминания о. Серафима на магнитофон, включите, и пусть собравшиеся услышат рассказанное. Я принес магнитофон, включил, отрегулировал громкость, и голос о. Серафима вошел в комнату, сидящие внимательно слушали. Запись закончилась, стало непривычно тихо.

«Я знал о. Серафима по лагерю, – произнес о. Арсений, – но не так подробно был осведомлен о его жизни, как мы услышали. Был с ним в одном лагпункте и бараке несколько месяцев и до глубины души поражался его отношением к окружающим заключенным. Он физически был слабым человеком и по лагерным нормам обязательно должен был быть объектом издевательств и развлекательных избиений с постоянным отнятием хлеба, но все складывалось по-другому. Его не избивали, не отнимали пайку и даже по-своему уважали. Немощный старик, усталый от грязной работы, он постоянно о ком-то заботился. Был ли это осужденный по 58-й статье, «вор в законе», бытовик или один из представителей шпаны, – все для него были равны, помощь от беспредельной доброты о. Серафима правильно понимали и принимали.

Заметьте, о. Серафим даже не упомянул о физической и духовной помощи, оказывавшейся им заключенным, в основном говорил, как важна молитва для человеческой души и окружающих людей, говорил о работе и ни разу не упомянул, как помогал солагерникам понять, осмыслить ложность своего пути, а я видел все это своими глазами. Отец Серафим воспринимался мною – возможно, скажу резко, но образно – реставратором загрязненных душ человеческих. Да, именно – реставратором. Осторожно, так же, как скальпель реставратора-иконописца маленькими кусочками снимает слой темной олифы и затвердевшей пыли с иконы с опаской повредить подлинник, так и о. Серафим осторожно, бережно подходил к человеку, в его душе снимал каждый раз греховные наслоения и обнажал вначале маленький просветленный кусочек души, увеличивая и увеличивая его, и, наконец, очищал ее от скверны греха. Какая же осторожность и духовная внимательность были нужны к поврежденной душе, чтобы не сделать больно тем, что ты пытаешься направить человека по светлому пути, не задеть самолюбие, не показать ужасающую греховность – ведь этим тоже можно оттолкнуть человека, он может подумать: «Я так грешен, что мне уже нет спасения».

Долго и внимательно наблюдал я за о. Серафимом, хотел заимствовать его духовный опыт и иногда не понимал, как он просветлял душу такого человека, которому, казалось, нет прощения. Старец Агапит передал о. Серафиму весь свой духовный опыт, накопленный годами молитвы, постижением духовной мудрости, подвигом старчества, общения с людьми. Я уже когда-то говорил, что каждый человек, приходя к старцу, священнику, получает от него духовный запас, который постепенно расходует. Так же и иерей, старец, общаясь с человеком, невольно воспринимает от пришедшего в духовном общении что-то новое, духовное, накапливая в себе духовную мудрость, и это приводит к проникновению в душу человеческую, что многие называют прозорливостью. Есть прозорливость, даваемая Господом праведникам как дар Божий, но есть прозорливость, приобретенная по милости Бога долгим духовным опытом, как результат молитвы, общения со многими духовно обогащенными и просто страждущими людьми. К каждому человеку о. Серафим подходил, исходя из его индивидуальности, образа жизни, психики, степени его греховности, и своим духовным взором видел и ощущал его душу.

Вы слышали сейчас рассказ о жизни большого старца, необыкновенно скромного; в своих воспоминаниях нигде не выставлял он себя, все время был в тени, говорил не о себе, а об окружавших его людях. Когда я молюсь с о. Серафимом, душа моя наполняется светом, возникает внутреннее очищение и отдаление от всего земного. Послезавтра увезут меня в клинику, отсутствовать буду больше месяца, станут приезжать иногородние мои духовные дети, я попросил о. Серафима заменить меня».

Беседа закончилась. В Москве я прослушал записи, отредактировал, как умел, где-то вставил слова для связи от себя, но строй воспоминаний оставил таким, как рассказывал о. Серафим. Через день о. Арсений уехал в Москву, приезжали иногородние и, не застав его, рассеивались. Но Надежда Петровна говорила им что о. Арсений болен и просил приехавших обращаться к о. Серафиму. Понимая, что изменить ничего нельзя; шли на исповедь и потом рассказывали, что о. Серафим – необычайно хороший священник и они получили большую духовную помощь. Некоторые удивлялись, что, спрашивая совета, получали неожиданный ответ: «Вы уже раньше спрашивали об этом о. Арсения, зачем спрашиваете меня?» И о. Серафим в точности повторял то, что ранее творил о. Арсений: «Никогда не спрашивайте об одном и том же у разных священников, можете получить разные ответы, и это смутит вашу душу». Мне с о. Серафимом пришлось встречаться трижды, но уже тогда, когда о. Арсений был дома. Прожил о. Серафим у о. Арсения четыре месяца.