Свет в окошке. Земные пути. Колодезь - Святослав Владимирович Логинов

Приходил мучитель Сатар, кричал сердито, бил палкой в больное место, требовал, чтобы Торп поднимался и бежал дальше: «Тебе идти сказано, а ты бока пролёживаешь! Ишь, что удумал… ну да от меня не скроешься, я тебя к счастью силком приволоку!»

Лика вставала к немощному гостю, поила горьковатым брусничным отваром, потом шла к хнычущему Версу — метался мальчонка, видно, тоже маялся чужой болестью.

Что было дальше, Торп не знал и себя самого вспомнил лишь через четыре дня. А уж встал от болезни и того позже, едва не в середине зимы. За это время старый Май целую тропу натоптал из Рамеша к домику Лики. Если бы не вовремя промысленный кабан и не серебряный образок, смародёрствованный Торпом после несостоявшейся битвы, то и уж и неведомо, как бы Лика изворачивалась зимой без мужика в доме и с немощным постояльцем. Ну а ближе к весне Торп уже не был нахлебником, а, вспомнив прежнюю жизнь, вовсю промышлял на болоте и в бору, нанеся немалый урон тетеревам и зайцам, которых наловчился давить волосяной петлёй.

За этими делами Торп и думать забыл про вредного гнома, пущенного по его следам. Однако злобный колдунишка про Торпа не позабыл и о себе напомнил. Торп возвращался с оттаявшего болота, таща полный мешок жирных корней бобовника. Местные эту траву не знали и не ели, так что она оставалась невыбранной даже в местах, всеми исхоженных. А Торп ещё в прежние годы привык подмешивать молотый бобовник в хлеб и варить из жгучего корня хмельное пиво. Ещё на открытом мху Торп почуял, что лёг на него чужой глаз и пытается водить. Потому и пошёл не напрямки, а торной тропой. Ни колопута, ни Дикого кура Торп не боялся, но бережёного бог бережёт.

И уже на выходе в берёзовую рощицу, куда за неделю до сенокоса деревенские девчата бегали брать землянику, Торп повстречал злокозненного Сатара. Гном стоял, растопорщив бороду и грозно нахмурив кустистые брови.

— Пригрелся? — вопросил он, ударив в землю посохом. — Долг забыл? Так я напомню…

У Торпа при виде недруга оборвалось в груди. Только вечор Лика шепнула ему, что, по всему видать, быть им вскоре не вчетвером, а пятерым, но тут вдруг такая незадача… Опять гонит тебя по миру жестокое благословение лесного божества.

А потом Торпа забрало зло. Коротышка-волшебник набирал в грудь воздуха для следующей гневной тирады, когда Торп шагнул вперёд и ухватил мага за бороду.

— Слушай, тебе твоя вечная жизнь не надоела?

— Испепелю!.. — заверещал Сатар, отмахиваясь посохом.

Торп вырвал посох из гневно сжатого кулачка, хрястнул о ближайшую берёзку. Посыпались искры, запахло гарью — и всё, больше в посохе силы не оказалось.

— Так вот, — проскрипел Торп, с наслаждением терзая волшебную бороду, — если ты ещё раз станешь на моём пути, тебе никакое ведовство не поможет. Я и не таких магов, как ты, видывал. Вы все у меня — во где сидите. Хватит, поизгалялся… Колдуй отсюда, пока цел! И запомни, я отсюда с места не стронусь. И хозяину своему так и передай!

Торп отшвырнул карлика в сторону и, не оглядываясь, ушагал к опушке. Сатар на четвереньках кинулся в ивовую густотень, лишь там сумел встать на ноги и погрозить злому мужику кулачком.

— Испепелю… — прошептал он и заплакал.

* * *

Ист не очень хорошо помнил, где он был, чем и сколько времени занимался. Помнил только одно — горевать он права не имеет. Горе божества всегда оборачивается горем для людей, которые имеют несчастье жить во вселенной, где есть бог. Ист бродил по дорогам: волшебным и земным — тем, по которым водил его Хийси, и вспоминал. Нырял в пучину ледовитых морей и сидел там подо льдом на краю бездны, где обитал мрачный кракен. Вокруг колыхались зонтики медуз, похожие на золотые норгайские монеты, и бездумно толклись рачки криля. Потом он взлетал на вершины гор, где не было ничего, кроме снежников, ветра и слепящего солнца. Вязнул в жарких болотах Индии, схожих со снегардскими трясинами, как вкрадчивый босоногий гонд напоминает медлительного, но страшного в гневе викинга. Был и на хуторе бродяги Торпа, сидел на заросшей крапивой завалинке, смотрел в сторону Стылой Прорвы, что даже зимами не смеет замёрзнуть. Думал… а о чём, того сам не мог ответить. И только в заповедной пуще, до которой от хуторка было рукой подать, Ист появиться больше не смел. Вот она, рядом, на едином дыхании пробежать старой, десятилетия назад истлевшей гатью — а нельзя, нет туда пути. Там всякий кусточек, каждая былинка повторяет: ведь это ты его убил — другой бы не смог, для другого у хозяина сердце было закрыто. А ты умудрился: злым словом прямо по сердцу… лучше бы топором.

В один из вечеров Иста занесло в Норгай. Разрушенный храм вздымал к глухому небу обгрызенные остатки стен, возле алтаря, что был вырезан из цельной глыбы сиреневого чароита, неутешно плакали шакалы. Теперь только они служили в заброшенном храме, хотя в городе рассказывали, будто по ночам в развалинах мелькает огонь и порой оттуда слышно заунывное пение. Говорили, будто кое-кто из жрецов уцелел во время резни и теперь готовит городу месть.

Ист знал, что всё это неправда — люди ушли из проклятого места, и теперь одни лишь расколотые стены накапливают мрачную магию старых могил и святилищ. И всё же именно сегодня в развалинах кто-то копошился: неугомонный грабитель, не потерявший надежды отыскать что-то в тысячу раз обшаренных подвалах, тайный последователь запрещённого культа или чернокнижник-самоучка, вздумавший плести чары в подвалах, о которых рассказывалось столько ужасного. Ист слышал, как незнакомец бродит по сводчатым коридорам, стучит палкой, распугивая змей, которых немало завелось в развалинах, ощущал, как трещит и пахнет жжёной смолой его факел.

А ведь надо быть отчаянным смельчаком, чтобы полезть сюда после заката. Один только Ист знал, что на самом деле среди растрескавшихся стен не осталось ничего потустороннего и ползать здесь не опаснее, чем в любых иных развалинах. Максимум, что может случиться, — рухнет поветшавшая стена и похоронит под обломками неудачливого кладоискателя. Но до этого Исту не было никакого дела, он больше не хотел мешаться в людские дела. Как ни повернись — будет кровь, а он и без того залит кровью по самые ноздри. Вот если бы нашёлся иной путь, не имеющий отношения к огню и железу… Может быть, ещё и найдётся.

А покуда Ист просто сидел и вспоминал мучительное чувство беспомощности — единственное ощущение, оставшееся, когда