Битва в пути - Галина Николаева

— Наряды порвал, схлестнулся с директором. Эх, обидно!

Синенький ушел, а Даша все топталась в аллее. «Зачем не подошла? Что ж теперь? Ждать? Сколько ждать? Пойти к нему домой! Ой, как же это? — Она бывала у Василия Васильевича, но тогда она не знала Сережу, и все было просто. — А теперь ну как войдешь? Что скажешь при моей-то гордости? Но что мне гордость, есла над Сережей беда!»

И она решительно пошла к знакомому дому. Она постучала несколько раз, но никто не ответил. Она осторожно вошла. В пустой кухне пахло горелым. Из большой кастрюли выползло перестоявшее, пузырчатое тесто и стекало на стол.

— Кто это, мама, вам позволил? — услышала Даша сердитый Сережин голос за дверной занавеской. — Вы не поденщица ходить на постирушки по чужим людям! Чтоб этого больше не было! Обойдемся.

— Так ведь как обойтись? — Даша узнала голос его матери. — Ты денег не приносишь. Мы картошкой обойдемся, а Толик? Ему без масла нельзя!

Потом стало тихо, только скрипнула дверца шкафа, и вдруг почти крик:

— Нате! Продайте! Все продавайте! — Даша вытянула голову и глянула в щель меж занавесками. Что-то коричневое пролетело и распласталось на кровати Толика.

Даша подошла поближе к щели. — И это продавайте!

Сережа схватил из шифоньера и швырнул через всю комнату знакомое, красивое светло-серое. Тот самый макинтош!

Сережина мать заплакала:

— Да что ж это ты? Кричишь! Швыряешь! Ты б лучше получку приносил.

— Все продам, а двести рублей не возьму. Даром буду работать!

Из своей комнаты вышел Василий Васильевич. Глаза его часто мигали, добродушное лицо было багровым, и усы от этого казались еще белее и больше.

«Выпивши», — поняла Даша.

— Разбушевались, — успокоительно сказал Василий Васильевич, поднял Сережин макинтош, осторожно встряхнул и повесил обратно. — Ты, Настя, носом не хлюпай. Отрегулируется. А что внук денег не берет, то правильно. Не в деньгах дело. Такого фрезеровщика не ценят!.. Я б на его месте и сам не взял.

Запах горелого становился все удушливее. Даша кинулась к плите. Она вытащила кастрюлю с кашей и вошла в комнату.

— Я стучалась, да вы не слышали. Я вошла — гляжу, каша пригорела. Я ее вынула.

— Даша? — удивился Сережа и тут же нахмурился. — Ты все слышала?

— Считай, что не слышала, если я тебе посторонняя, — тихо, но решительно заявила Даша. Ей тяжело было видеть Сережино смущение, она обернулась к Настасье Петровне. — Я Толику завтра домашнего масла принесу из маминой посылки. И масло и яички отличные, свои, не базарные. Здесь такого и не увидишь. На кухне тесто подошло. Подбивать или раскатывать?

Она помогала стряпать, чтоб дать и себе и Сереже успокоиться.

Не успела она раскатать тесто, как появились Кондрат и Синенький. Они были взволнованы, едва заметили Дашу, не удивились ее присутствию. Отодвинув занавеску, она смотрела и слушала разговоры.

Сережа сидел, пригнувшись к столу, и по привычке Машинально чертил. Синенький беспокойным челноком сновал по комнате. Кондрат как стал у печки, так и врос в половицы. Василия Васильевича не было: видно, ушел в свою комнату. Даша слышала, как бубнил Кондрат:

— За что ударил? И кого? Меня! Я цех подводил? Я безотказно…

Синенький повернулся на одном каблуке и посыпал говорком:

— Э! Думаешь, он тебя знает? А меня, думаешь, знает? Кто я для него? Комик-балалаечник я! Что в концерты посылал — запомнил! А что я в кокиле помогал — без внимания!

— Полоснул! — бубнил свое Кондрат. — «Отстраню!» Кто ему позволит? Нашелся… Хо-зя-ин! — процедил он. — Захочу— останусь, захочу — сам уйду!.. Такого, как я, на любой завод возьмут, да еще и со спасибом!

— А ты что умолк, Сугроб? — спросил Синенький. Даша услышала холодный, не Сережин, голос:

— А что говорить?.. Конец Сергею Сугробину… Весь вышел. Один Сережка Сугроб остался.

Синенький перестал сновать по комнате, остановился перед Сережей.

— Так и даешься?

— А что мне надо? Может, мне портрет надо? Да пускай их снимают. Может, деньги надо?.. Меня вот гастролером обзывают… Да если б я гастролировал, я бы больше всех зарабатывал. Я на любом заводе кем хочешь встану: и фрезеровщиком, и разметчиком, и шлифовальщиком, и токарем, и слесарем. Я не гастролировал. Я думал для производства. То, что я делаю, никому не надо! Ну, а мне что, больше всех надо? Конец! Ничего изобрел тать не буду. Пойду в гастролеры!

— Поневоле плюнешь на все да пойдешь хоть в балалаечники, хоть в гастролеры, — поддержал Синенький. — Абы две косых!

— Ах вы, сукины сыны! — неожиданно грянуло за стекой. В незнакомом зычном голосе слышалась старческая хрипотца.

Дверь из комнаты Василия Васильевича раскрылась. Мелькнули заветный графинчик, рюмки, тарелки. На пороге появился дед Рославлев. Щупленькое тело его совсем сжалось и ссохлось. На не по росту большом и выразительном лице вздрагивали белые брови.

Кондрат поднялся на цыпочки и заглянул через голову Рославлева.

— Деды, видно, малость выпили. А внукам осталось?

Но Рославлев плотно закрыл за собой дверь, повторил:

— Молчать, сукины вы сыны! — И обратился к Василию Васильевичу: — Дай, Васек, рассольцу!

Василий Васильевич подал рассол. Рославлев выпил, крякнул, крепко потер платком лицо, сел, поглядел на ребят и строго сказал:

— Разговор пойдет трезвый. Уйти с завода?! В гастролеры кинуться?! Да чей это завод? Вальганов завод? Мой завод! — Старик топнул худой, кривой ножкой. — Ваш этот завод, сукины вы дети! И вправду забаловали вас. — Он повернулся к Сереже, поднял щетинистые брови, оглядел его с ног до головы. — Ты мне скажи, откуда ты такой взялся?

— Какой такой?

— Такой-этакий! Вот, гляди, книжки инженерные читаешь. Чертежи, гляди, чертишь. Как профессор! А соображаешь ты, чем живешь, откуда берешь? В институт тебя с твоими фрезами на машине возят на консультацию, как цацу какую! Техникумы тебе пооткрывали при заводе! Ослеп, не видишь, с чьей тарелки лопаешь? Заелись!

Дед снова топнул ногой, и Синенький взмолился:

— Корней Корнеич! За что про что?

— Вы спросите, как нас учили? — не слушая, продолжал старик. — Мальчишкой на побегушках был. Пойдешь к слесарю, поглядишь с одной стороны — получишь затрещину, забежишь с другой стороны — вторую затрещину. Хоронишься, чтоб мастера не увидели. Чуть подрос— в тюрьму за непокорство. И пошло учение — от тюрьмы до ссылки, от ссылки до тюрьмы.

— А я по тюрьмам не сидел… Нет! — Василий Васильевич прижмурился, потряс головой. — Я полжизни покорствовал… Отца плавкой обожгло. Семья — семеро. Я старшой. Директор у нас был… Идет, бывало, все голову вниз! Спину разогнул, голову поднял — и уже на примете! Непокорный — к увольнению! Одно было у меня, дурака, утешение — религия. Придешь в церковь, тут опять бьешь поклоны. Так полжизни прожил с поклонами. Зато уж как разогнулся!.. Я вот что тебе скажу… — Старик еще сильнее раскраснелся, и его небывалое волнение Удивило Сережу. — Я вот что скажу: без хлеба, без воды, без гроша — на все соглашусь, лишь бы не кланяться. Ты, Сергей, в жизни головы не склонил и это счастье забыл ценить! Не снилось вам, пачкунам, такое! Во сне бы увидели, и то поумнели бы.

— Да, что вы, деды, на нас навалились? — плачущим голосом произнес Синенький. — На заводе Вальган грозится, дома деды гремят! Куда нам теперь податься?

— Разве это гроза? — усмехнулся Василий Васильевич. — Лет пяток, по военному времени, Вальган, и верно, ходил грозой. Чуть чего: «Выгоню». А ныне не то! Крикнул вот Сагурову: «На карьер!» — да и осекся!

Даша давно забыла про стряпню и стояла у двери, боялась проронить слово, Рославлев тряхнул седой шевелюрой.

— Вот Вальган и тот чует, в какой год мы живем. Переломный год, оттого и трудный. А вы, молодежь, на чуете. Вальган и тот понимает: не отойдет от старого — совсем уйдет! А ты про него гудишь — «хо-зя-ин», — передразнил он Кондрата. — Да ты знаешь, какое это есть слово? Сразу после революции, в Питере, сам Ленин привел рабочих на завод. «Принимайте, говорит, свое хозяин ство! Вы теперь тут хозяева!» Вот как!.. А вы, комсомольцы, не сохраняете хозяйский дух. Вальган их обидел, так они нацелились с завода. На гастроли! Да какой он, Вальган, хозяин над народом? Он есть кто? — строго спросил старик и так же строго ответил: — Он есть доверенное лицо народа! Потерял доверие — и нет Вальгана А кто есть ты? — обратился он к Сереже. — Ты есть передовик и новатор до той поры, пока ты с хозяйской душой к общему делу! Потеряешь хозяйский дух — и нет тебя, нет передовика! Один гастролер останется!

— Постойте, Корней Корнеевич, — сказал Сережа. — Я понять должен… Почему, отчего? Вот делал я уникальные заказы, и тот же Вальган вроде был моим первым другом. Я сделал большое дело для завода, и он же передо мной как стена! Бьюсь башкой и не прошибу! Одни шишки на мне. Почему?