Собрание сочинений (Том 2) - Вера Панова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Музыка оборвалась на середине такта. Рупоры прокаркали, что Гун срочно требует к себе министра авантюр.
ЕЩЕ ШУТКУ ЗАТЕЯЛИ. УЖ ТАКИЕ ЗАТЕЙНИКИ!
Они были вдвоем в аллее.
— Элем, дайте совет, — сказал Гун разнеженным голосом. — Интимный совет. Самый интимный. Ну что вы на меня смотрите! Не смотрите!
— Есть не смотреть. Что за совет?
— Ах, ну я не могу! Я стыдлив, а вы… Отвернитесь совсем!
— Есть отвернуться совсем. Ну?
— Как вы думаете, она… она… откликнется на… на… на чувство, которое я к ней питаю? Ну вот, сказал. Ах, как это трудно. Почему вы молчите?
— Кто она?
— Неужели непонятно? — спросил Гун. — Кто же это может быть, кроме Белой… Я лучше скажу по буквам. Белая — Роман, Ольга, Зинаида, Антон: Р-о-з-а. Что с вами?
Элем бил себя по голове кулаками.
— Чего это вы?
— Как я не сообразил! — закричал Элем. — Балда! Приди я сватом на полчаса раньше — то-то была бы авантюра!
— Вот видите, Элем, вы не сообразили, а я сообразил. Я, я, я все соображаю.
— На черта ей ходить со мной по канату! Что ей синица в небе, когда журавль под рукой!
— Вы, значит, советуете?
— Сватайтесь, Гун! Ай да пара! Это будет штука! Ну и клец!
— Клец! — восхищенно подхватил Гун и хлопнул Элема по плечу.
— Клец! — заорал Элем и хлопнул Гуна.
И они друг друга хлопали, пока кто-то не показался в туннеле аллеи.
— Ваш будущий тесть идет, — сказал Элем.
— Вы, значит, не сомневаетесь, — спросил Гун, — что она ответит на мое чувство?
— Ответит, клец! Ведь и ее голова принадлежит вам.
— Все же не поговорить ли сначала с отцом? Просить ее руки и сердца… Будет мило, правда?
— Мило, клец!
— В духе времени, идущего назад! Но скажите лучше вы ему. Я никогда не делал предложения.
— Да что вы!
— Я всегда был чрезвычайно, чрезвычайно скромен. И застенчив с женщинами. Надеюсь, она оценит это качество.
— Оно произведет на нее сильное впечатление.
Эно приблизился.
— А мы как раз беседуем о вас и вашем семействе, — сказал Элем. — Гун делает предложение Белой Розе.
— О! — простонал Гун. — До чего торопливо, грубо, нецеломудренно! Без торжественности, без благоговения, без всякой преамбулы!
И ушел в растрепанных чувствах, прижимая руки к сердцу.
— Как целомудрен! — сказал Эно.
Он сел на скамью и утомленно прикрыл глаза рукой.
— Наконец-то, — сказал он, — пристроил девочку. Не поверите, сколько нервов мне это стоило. Нелегко было его надоумить. Ну, конец венчает дело. Поженю их — возьму отпуск: изынтриговался, иссклочничался, надо отдохнуть.
— Эники-беники! — взвыли рупоры. — Королевой праздника единодушно признана Белая Роза, дочь министра склок! Эники-беники! Гун посылает королеве праздника ожерелье из настоящего жемчуга! Каждая жемчужина добыта ценой человеческой жизни!
Над деревьями, прямо на тучах высветился экран, и на нем замерло изображение — девушки в бальных платьях подносят Белой Розе ожерелье от Гуна. Экран был голубой и все на нем голубое — платья, лица, руки: безгласная, бесшумно толкущаяся в высоте толпа призраков, — и бегущие тучи просвечивали сквозь оборки и прически.
— Слушайте салют в честь королевы праздника! Салют дается по особому приказанию Гуна!
Все смолкло, и ударили пушки. И голубые призраки исчезли, словно сдунул их пушечный гром. И некоторые в парке попадали в обморок, потому что вообразили, будто это летит Последняя Гибель.
А ПРАЗДНИК ВСЕ ДЛИТСЯ
Королева праздника устала. Рупоры призвали присутствующих танцевать на цыпочках и чтоб музыка играла шепотом, пока она отдохнет.
Как отдыхают королевы? Садятся на скамью, и сразу в аллее ни души; закрывают глаза, и кто-то невидимый укутывает их королевские плечи в мягкое, теплое — вот с какими удобствами отдыхают королевы.
Шепотом играет музыка. Последние листья шуршат на ветке.
— Не шуршите, — говорит им Белая Роза. — Я дремлю.
— Ты дремлешь, а тебе бы подумать, подумать бы тебе своей головой, Белая Роза.
— Потом подумаю. Мне начал сниться сон.
— Вот поснятся тебе сны, когда выйдешь за Гуна.
— Не говорите гадости.
— Зачем надела на шею его кровавое ожерелье?
— Почему кровавое, он такой чистый, этот жемчуг.
— Женихов подарок надела.
— Это же просто бальный приз.
— Выйдешь за безумного Гуна и будешь рожать безумят.
Белая Роза открыла глаза.
— Это вы, госпожа Абе, как я давно вас не видела.
— Будешь кормить-поить безумят, колыбельные песни над ними петь, а они вырастут — станут злыми безумцами.
— А мне снилось, — сказала Белая Роза, — я с листьями разговариваю. Да с чего вы взяли, госпожа Абе, кто же согласится за Гуна, разве уж какая-нибудь пропащая.
— На площадке, где качели, — сказала госпожа Абе, — выставляют твой портрет такой величины, что правый глаз надо рассматривать отдельно, а левый отдельно…
И точно, на площадке, где качели, рыжие пиджаки устанавливали портрет Белой Розы… правый глаз надо было рассматривать отдельно и левый отдельно и так же отдельно нос и рот… пиджаки поднимали портрет на канатах, и он хлопал, как парус…
— И там написано, — продолжала госпожа Абе, — что через неделю ваша свадьба, и на этот раз у тебя не спросят, да или нет.
— Господи ты боже мой, — сказала Белая Роза, — что они вокруг меня выкамаривают? Верите ли, я от них устала. Кажется, дала мать природа красоту девушке — и слава богу, и дайте ей поцвести, потешиться довольством и почетом, понежиться в отцовском доме, благо отец объявился и в гору пошел, а потом выберу себе какого-нибудь симпатичного, может быть Анса, если он устроится более прилично, — согласитесь, в наше время часовщик чересчур уж незначительная партия, даже опасная, и не та мне цена теперь…
— Анса нет.
— А где он?
— Ушел. По длинным дорогам.
— Потому что я не сказала «да»?
— Потому что он не может работать на время, идущее назад.
— Какой его адрес?
— Длинные дороги.
— Бывает такой адрес?
— Да, только голубые записки туда не доходят. И писать их уже поздно. И выбора у тебя никакого нет. И цена твоя теперь — копейка. Эх ты. Разогнала всех симпатичных. Расшвыряла добрые, преданные сердца, и остался тебе Гун.
— Я за Гуна не пойду!
— С лица земли исчезнуть согласна, лишь бы не идти за него?
— Нет. С лица земли тоже не согласна.
— А я вот старая — и то б лучше умерла, чем за Гуна.
— Так вы, вот именно, старая. А мне еще на свете побыть хочется. Меня никто еще даже не целовал. Вот эту жилку синюю, — она жалостно посмотрела на жилку в сгибе локтя, — не поцеловал никто. Сладкую мою жилку.
И она сама эту жилку поцеловала и всплакнула над ней.
— Где же выход? — спросила, утирая мокрые щеки.
— Не была б ты такая красивая, — сказала госпожа Абе. — Хоть веснушек бы, что ли, отпустила тебе мать природа. Не была б тогда и такая переборчивая себе на горе. Шла бы с Ансом за руку по длинным дорогам, песни пела.
— Выход! — вскричала Белая Роза.
— Только один. Для тебя, для меня, для всех — один выход. Чтобы время пошло вперед.
— А как это сделать?
— Не знаю.
— Они не позволят.
— Не позволят.
— Как же сделать?
— Думать надо.
Белая Роза наморщила лоб, она думала.
— Думайте и вы, мне одной трудно очень.
Она стиснула руками голову, так ей трудно было с непривычки.
— Подождите. Сейчас. Подождите! Сейчас, сейчас! Да! Ну да! Конечно! Как же я забыла!
— Чего-нибудь надумала?
— Сейчас!
— Куда ты, Белая Роза?
Но она была уже в конце аллеи.
Бежала, как бегают в детстве, не боясь упасть и расшибиться.
— Как полезно думать! — говорила на бегу. — Едва призадумалась — и вот оно, спасение! Для меня и для всех. Очень приятно, что и для всех. Прямо я Жанна д'Арк. Кто знал, что моя переборчивость приведет в конечном счете к такому кошмарному результату. Но если выбор так плачевно сузился, то Мудрость лучше, чем Безумие, всякий рассудительный человек скажет. И уж лучше не рожать никого, чем рожать безумят.
Так говоря, бежала она по городу, по бесконечным улицам.
По мосту.
Ветер метался над темной рекой.
Крутил и взвевал платье бегущей. Каменными глыбами приваливался к ее коленям.
Она бежала по улицам с лачугами и улицам с богатыми особняками.
Под арками.
Мимо собора с толстыми колокольнями.
Вдоль рельсов, струящихся, поблескивая, во мраке.
Через перекрестки, где рельсы лежат крестами.
Через площадь, гладкую, как черное озеро, с высокой колонной посредине.
Все яростней дул ветер. Это уже не ветер был, а злая буря. Белая Роза бежала, придерживая юбки, чтоб не накрыли ее с головой.