Власть без славы - Иван Лаптев

Продолжает снижаться средняя продолжительность жизни россиян — мужчины живут в нашем Отечестве всего 59 лет. Скоро этот показатель еще понизится, отягощенный беспримерной гибелью подрастающего поколения: число подростков, взятых на учет с диагнозом «наркомания» за последние 15 лет увеличилось в 15 раз, а смертность среди них — в 42 раза!

Эти данные ученые напрямую связывают с тем, что происходит в России, — с реформами и общественно-политической ситуацией. Поразительно, но любой социальный катаклизм немедленно ведет к резкому подъему смертности, прежде всего, среди трудоспособного населения. Такая зависимость была выявлена и после расстрела парламента в 1993 году, и после финансовой катастрофы 1998 года.[69] Самая деятельная, самая ответственная часть населения восприняла эти события как крушение своих надежд, своей судьбы. По его привычкам, стереотипам поведения, системам самооценок были нанесены разрушительные удары, почва из-под ног ушла, духовная опора утратилась. Условия его стабильного существования — и как социальных индивидов, и как физических существ — были подорваны. Биологический потенциал нации в очередной раз подвергся депрессии.

Перечисленные выше примеры и показатели не оставляют камня на камне от жизнерадостных характеристик российских реформ, показывая их истинное качество. Страна деградирует по самому важному, самому трудноисправимому измерению — она ужасающе быстрыми темпами теряет свое население. Десятилетия и десятилетия потребуются, чтобы изменить направление этого процесса, да и то если государство сумеет вернуть себе доверие народа. Пока же оно только утрачивает это доверие.

Дезориентация огромной части российских граждан чудовищна. Люди и верят в то, что жизнь изменится к лучшему, и не верят. Наивные надежды заставили их одарить почти всенародным признанием, по сути дела, комичную фигуру «первого президента» — это обошлось им, как минимум, в десять лет жизни. Теперь они перенесли свои добрые чувства на преемника и, мало что зная о нем, на руках внесли его в Кремль, снова разбудив в себе старые крестьянские упования на доброго барина. Кто-то умело оживляет их советские иждивенческие настроения, непосредственно выражаемые устами российских пенсионерок, по нескольку месяцев не получающих свое скудное содержание: а что, может, он для нас чего и сделает! Прожитая ими жизнь-мука обернулась жизнью-обреченностью.

Разговоры с ними — тягостны и невероятно интересны. Вдруг начинаешь сознавать, что, пользуясь одним и тем же языком, мы вкладываем в слова принципиально разные значения. То, что виделось нам в 1990–1991 годах как исторический поворот в движении Советского Союза, они видят совершенно иначе. Да, говорят они, СССР распался или его развалили, мы в этом ничего не понимаем, вы, политики, наверное, знали, что делали. Ну а почему распались, скажем, энергетические системы? Продовольственный обмен? Транспорт? Почему вообще вся экономика была дольками разрезана? А наша общая армия? Что, дешевле содержать пятнадцать армий, чем одну? А науку, которую все вместе развивали, как и зачем поделили? А здравоохранение, образование, культуру? Где теперь великие артисты из маленьких республик, которые через всесоюзную сцену выходили ко всему миру? В заштатном театрике бедствуют? А уважать нас в других странах стали меньше или больше? А наши семейно-родственные отношения — их-то зачем искромсали десятками границ и граничек, на каждой из которых надо мзду давать? Хорошо хоть не спрашивают, куда вы нашу страну дели… Но ведь спросят.

Из тьмы вопросов, над которыми размышляют стихийные философини, вырисовывается один ответ, от которого невольно хочется увернуться: ведь все эти вопросы в тот момент, когда они вешали себе на шею образки с изображением Бориса Ельцина, не существовали для них и в самых страшных снах. Привычно, по-советски, полагая, что власть, взявшись за реконструкцию страны, уж как-нибудь и о народе вспомнит, они не связывали распад СССР с распадом всего уклада своей собственной жизни. И когда не строй, не страна, а вся устоявшая ткань их и без того беспросветного бытия расползлась на рвущиеся дальше отдельные клочки и нити, они потеряли то личностное качество, которое ученые-философы называют идентичностью. Теперь им трудно, почти невозможно соотнести себя со своим Отечеством — старого Отечества нет, а нового они не знают, не понимают, боятся. Гайдары, Чубайсы, Немцовы, Кириенки и иже с ними вызывают в глубинке вовсе не любопытство, а желание осенить себя крестным знамением от нечистой силы. Вместе с другими «отцами русской демократии» они могут, конечно, считать и провозглашать себя носителями добра реформаторства, но основная часть российского населения поместит их по другую сторону роковой черты.

Основания для этого более чем достаточны. В конце XX столетия ельцинское государство явило миру невероятные примеры бесчеловечности. Десятки миллионов людей перестали получать зарплату, труд стал практически рабски бесплатным. Все социальные гарантии, которые за 80 лет удалось вырвать у тоталитарной системы, рухнули. С 1992 по 1998 год все население России, по крайней мере, трижды лишалось своих трудовых сбережений. Доходы трудящихся, если сопоставить их с ценами, то есть посчитать в реальном выражении, по меньшей мере, на треть уступают 1989 году. Мы жили очень бедно, с этим никто не станет спорить, но определенный уровень жизни был обеспечен. Теперь же чуть ли не три четверти наших соотечественников просто рухнули в нищету. Человеческие страдания этих лет можно сопоставить только с самыми великими бедствиями в истории цивилизации.

И все это называлось «реформы»!

Но, может быть, заплатив столь высокую цену, мы действительно уверенно двинулись вперед? Может быть, тяготы и лишения, перенесенные десятками миллионов людей, оказались не напрасными?

К сожалению, невозможно ответить утвердительно на эти вопросы. Наши радикальные реформаторы, разрушившие почти все, что можно и даже чего нельзя было разрушить, и не создав практически ничего, подвели под будущее России громадную мину. Они так удивительно осуществили приватизацию, что бюджет страны нисколько «не поправился» от ее итогов. Гений будущего историка будет долго биться над загадкой, как можно было «продать» более половины собственности гигантской страны, обладательницы самых крупных в мире запасов полезных ископаемых, и оставить открытым вопрос: а где деньги? Может, не продавали, а раздавали, чтобы спешно создать «класс собственников»? Тогда на основе каких законов и принципов? Я сам не раз слушал, как на заседаниях правительства РФ Чубайс, Кох, Бойко докладывали о предполагаемых доходах от приватизации — речь шла о десятках триллионов неденоминированных рублей. Параллельно с такими доходами Россия торопливо залезала в долги западным странам и старалась увеличить свой сырьевой, прежде всего нефтяной и газовый, экспорт. Однако в экономике России странным образом ничего не прибавлялось. В ход пошел аргумент о необходимости наращивать инвестиции. Нарастили: в 2000 году инвестиции составили 20 процентов от уровня 1990 года! Какой «рост»! Нельзя не согласиться с моим давним знакомым американским политологом Стивом Коэном, у которого я взял эту цифру, что Россия при Ельцине жила во многом за счет накопленных при советской системе ресурсов, от запасов капитала до наработок в сфере образования, в то время как «реформы» только конфисковывали, перераспределяли и растаскивали ее собственность и другие блага.[70]