Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Итак, Виктор-Оноре существует, следовательно, родителям нужно вовремя пожениться, если они желают иметь законнорожденного ребенка, а не побочное дитя, узаконенное последующим браком. Но по многим причинам (предполагаемое время родов, опасность, угрожавшая поместью Ганской на Украине, сплетни) надо было совершить бракосочетание втайне. Потом можно было бы утверждать, что оно произошло до беременности. Оноре пришла следующая мысль: префект департамента Мозель - его однокашник по Вандомскому коллежу, Жермо, а пост главного прокурора в Метце занимает его друг Делакруа. Если найти в Лотарингии какого-нибудь несведущего или снисходительного мэра, можно было бы скрыть вывешенное "оглашение брака" под чужими свадебными объявлениями. Но необходимо было достать метрические свидетельства жениха и невесты. Бальзак тотчас запросил в Туре свои документы. У Ганской было при себе только одно удостоверение личности паспорт, составленный на русском языке. Пусть она побыстрее под предлогом скорой свадьбы Анны выпишет себе свидетельство о смерти своего мужа Венцеслава Ганского.

"Свидетельства о смерти твоего отца и матери совершенно излишни, пишет ей Бальзак, - но твоя метрика необходима. Надо ее затребовать и во что бы то ни стало добиться ее присылки. Ни в одной стране без этого документа нельзя пожениться". Однако Ганская родилась в 1800 году, а она молодилась - уменьшала свой возраст на шесть лет. Она не хотела признаться в этом Бальзаку. В сорок шесть лет женщине неприятно признаваться в таком обмане, если только она не отличается веселым цинизмом - черта, не свойственная Эвелине Ганской. Она предпочла окольный путь: решила родить втайне, доверить ребенка Бальзаку и уехать в Верховню.

Метрика была не единственной причиной такого решения. Когда настала минута соединить на радость и на горе свою судьбу с судьбой великого писателя, у Эвелины Ганской возникли прежние опасения. Несомненно, любовник был ей по душе, но она боялась безумств будущего своего супруга. "Не правда ли, я хороший счетовод?" - твердил он ей. Нет, он был плохой счетовод. Он столько говорил, что вверенное ему "волчишкино сокровище" священно, а между тем делал из него большие заимствования. Он хвастался своими биржевыми операциями с акциями Северных железных дорог, а между тем эти акции катастрофически падали. Он гордо заявлял в письме, что все его долги погашены, а в следующем письме они возрождались.

Большой расточительный ребенок утверждал, что все будет уплачено из его доходов и что "волчишкино сокровище" увеличится на 50000 франков за счет прибылей с акций Северных железных дорог. А если акции будут упрямо понижаться, он их скупит по дешевке и в конечном итоге выиграет. Граф Эрнест Ржевусский уже давно должен своей сестре Эвелине 25000 франков; в конце концов он заплатит, и "волчишкино сокровище" возрастет на эту сумму. А зимой Бальзак погасит все свои долги, и у него еще будет своих собственных денег 20000 франков. Словом, по мнению этого дотошного бухгалтера, все идет прекрасно. И тут же он в минуту прозрения добавляет: "О славный Лафонтен! Как хороша твоя басня "Перетта и кувшин с молоком"!" Признание очень милое, но неутешительное. Напрасно он заклинал:

"Умоляю тебя, гони всяческие свои беспокойства и из головы, и из сердца. Никогда я не заключу ни одной сделки, о которой ты не могла бы сказать: "Это мне подходит", а то, право, твое письмо доставило мне огорчение - очень уж ты меня боишься. Я так уверен в будущем, что смеюсь над этими страхами, но я страдаю из-за твоих напрасных страданий..."

Напрасно или не напрасно, но Эвелина страдает. И пожалуй, она права. Ведь в августе он благоразумно сказал: "Надо отложить всякое приобретение недвижимой собственности", а в сентябре купил дом N_14 на улице Фортюне в квартале Руль. Понравившееся ему название улица получила по имени Фортюне Амелен, когда-то красавицы и законодательницы мод, владевшей на паях земельными участками, по которым была проложена улица. Особняк этот Бальзаку продавал некий Пьер-Адольф Пеллетро. Бальзака восхитила возможность сделки "из-под полы".

"Если мы с господином Пеллетро сойдемся на сумме 50000 франков, то в договоре поставим только 32000, а 18000 я заплачу ему через три месяца. Для обеспечения суммы, не включенной в договор, я дам ему в залог пятьдесят акций Северных железных дорог".

Пусть Ева воздержится от сердитой критики, ведь он заключил превосходную сделку! Ремонт будет стоить 10000 франков, следовательно, дом обойдется в 60000, а через четыре года цена ему будет 150000 франков! Впрочем, говорит он с притворной скромностью, ведь это всего лишь "хижина для влюбленных". В действительности же это особняк в девять окон по фасаду. Обставлен он будет по-царски.

"Ты сможешь спокойно принимать в нем свою кузину княгиню де Линь. У нее не найдется такой обстановки ни в одном из замков, во всех поместьях княжеского рода де Линь. Эта мебель из ряда вон выходящая..."

Дом, построенный позади часовни Сен-Никола (принадлежавшей к приходу Сен-Филипп-дю-Руль), составлял часть загородной резиденции Божона. Там в царствование Людовика XVI генеральный откупщик Никола Божон, богач, финансист, распутник и филантроп, уже имевший дворец на Елисейских Полях, построил себе павильон и мавзолей с куполом. Павильон предназначался для галантных празднеств; в часовне, посвященной небесному покровителю Божона, откупщик готовил себе усыпальницу, его там и похоронили. Бальзак писал Эвелине Ганской:

"Весь Париж устремляется на Елисейские Поля. Если протянуть еще полгода, то дом, который я ныне покупаю за пятьдесят тысяч, поднимется в цене до ста тысяч, особенно если Луи-Филипп будет жив. Так что колебаться нечего... Я осмотрел часовню, она очень красива. Это Пантеон в миниатюре. В ней покоится Божон..."

"Новый квартал Божона" начал застраиваться на территории парка, разрезанного на участки. Художников Гюдена, Жиро, Лемана привлекали туда тень и прохлада. Будущий "особняк Бильбоке" отличался довольно странной архитектурой. Фасад двухэтажного дома был вытянут вдоль замкнутого оградой двора, на улицу же выходила только торцовая стена в два окна. Потолки были низкие, садик - маленький. Но Бальзака прельщал романтический вид этого хорошо укрытого "гнездышка".

"Оно такое же таинственное, столь же спрятанное, как моя квартира в Пасси. Тут при желании может жить инкогнито женщина, так как Божон устроил в доме потаенные апартаменты, специально предназначенные для дамы. Она может тут жить невидимая для всех и все видеть, все слышать..."

Откупщик Божон охотно переходил от дел мирских к религиозным. Павильон его именовался Каприз, а спальня хозяина сообщалась с хорами часовни, так что Божон, встав с постели, мог слушать мессу, которую служил священник. Бальзак не преминул указать своей набожной возлюбленной на это небесное преимущество.

"Могу тебе сказать, что именно заставило меня купить этот особняк: хотелось сделать тебе сюрприз. Твои религиозные привычки и твое благочестие - самое для меня прекрасное в твоем внутреннем мире, моя любимая, а дом, который я купил, примыкает к часовне Сен-Никола, приписанной к приходу Сен-Филипп-дю-Руль. Построил ее Божон и по завещанию передал приходу, оговорив для своих людей право входить в часовню через нижние двери, а для себя - пользование великолепными хорами, куда можно попасть прямо из комнат. Ты будешь проходить из своей спальни на церковные хоры.

Вот, ангел мой, что побудило меня купить этот особняк. Перед ним разбит сад, а позади него - красивая часовня. Право пользования ею оговорено в купчей, и другого такого дома не найдешь во всем Париже..."

Поспешная покупка особняка, когда долги еще не были уплачены, дорогостоящий ремонт запущенного дома, а котором его прежний хозяин, спекулянт Пеллетро, никогда не жил, необходимость установить (с большими издержками) калорифер для борьбы с сыростью, вредившей прелестной стенной росписи; отсутствие конюшни, сарая и помещения для привратника (службы, имевшиеся в этом загородном доме Божона, были еще раньше проданы художнику маринисту Теодору Гюдену) - все эти "нелепости" очень раздражали Ганскую. Для успокоения своей Eva furiosa [разгневанной Евы (ит.)] Бальзак опять заговорил о часовне. Бесподобные церковные хоры стали повторяющейся темой в его письмах к Чужестранке.

4 октября 1846 года:

"После проверки оказалось, что ты будешь единственной в Париже (помимо королевской семьи), кто имеет в своем распоряжении церковные хоры. Нужны были миллионы Божона, чтобы предоставить ему это королевское право. Госпожа де Маргонн при жизни своей заплатила бы за такое преимущество сто тысяч франков".

8 декабря 1846 года:

"Подумать только! Моя прелестная жена сможет приходить из своих комнат, верхних и нижних, на свои собственные хоры в часовне и слушать там богослужение. Я просто ошеломлен! Ведь это единственный в Париже дом, пользующийся подобным королевским или княжеским правом".