Нашествие - Юлия Юрьевна Яковлева

За окном стукнула дверца кареты. Крикнул кучер, затрещали колёса. Старуха Солоухина всё сидела, уставившись перед собой.

Вошёл управляющий. С ним ключница. Переглянулись.

Старуха подняла голову:

— Чего надо?

— Человек с дороги вернулся. К имению господина Бурмина уж не проехать. Там… — он замялся, осторожно подбирая слова, — уж много волнений. Французы идут, говорят.

Старуха махнула рукой, не дослушав:

— Нет так нет.

Её покладистость приятно удивила управляющего, но встревожила старую ключницу. Он решился:

— Говорят, французы будут скоро и здесь.

Старуха не разразилась бранью.

Он осмелел больше:

— Я распорядился оставить сборы и закладывать как есть. Чтобы выехать немедля.

Барыня кивнула рассеянно. Обернулась к ключнице:

— Клавдеюшка…

Та выпучила глаза. Внезапная ласка перепугала её хуже брани.

— Где то жёлтое платье?

— А… э… Которое?

— Подай мне. А ты, — обратилась к управляющему, — позови людей. Пусть все придут к крыльцу.

Никогда ещё графиня Солоухина не одевалась так внимательно. Вернее, внимательно — так. С наслаждением ощутила, как тело скользит в прохладный жёлтый омут платья. Как сразу потяжелело в плечах. Как колет коротко обстриженную голову парик. Как пахнет внутри рожка, которым она прикрыла лицо, пока старая служанка пудрила парик. Отняла рожок раньше времени, с наслаждением вдохнула пыльцу пудры.

На лице старой ключницы была светлая грусть: руки уж были не те, но сами помнили весь порядок. Давно это было.

— Не нюнь, — сурово одёрнула её барыня.

Ни на одно свидание, ни на один бал Солоухина не одевалась так тщательно.

— Подай шкатулку.

К груди холодно прикоснулось ожерелье. Мочки тянули вниз серёжки. Запястья были окованы браслетами. Пальцы стали тяжелы от колец и перстней. Старуха шевельнула ими, полюбовалась искрами. «В моё время умели любить бриллианты. Не то что теперь».

Ключница залюбовалась хозяйкой. Перехватила её взгляд в зеркале, расплылась в глупой улыбке. Взялась за ручки кресла.

— Подай трость, — приказала старуха, — да помоги подняться.

Наконец, опираясь на трость и старую свою компаньонку, выбралась на крыльцо. Во дворе было тесно от людей и телег с багажом. При появлении барыни все умолкли. На солнце бриллианты тут же загорелись. Шёлк светился. Тщедушная сгорбленная фигурка в этом пылающем платье и драгоценностях напоминала насекомое.

— Дети мои, — заскрипела в тишине. — Служили вы мне верно. Довольна вами.

Молчание стало глубочайшим. Даже лошади перестали фыркать, почуяв странное настроение людей.

— Враг скоро будет здесь. Вон телеги. Там мое добро. Берите себе что пожелаете. На память. И бегите, кто куда желает. Отпускаю.

Оперлась обеими руками на палку.

По толпе прошёл вздох. Толпа недоумённо закачалась.

— Я здесь остаюсь.

— Барыня… Матушка…

— Ступайте! Не гневите меня! Вон пошли!

И старуха поползла в дом, волоча за собой золотые надкрылья.

Старая ключница нагнала её в гостиной. Едва успела подставить кресло. Палка вывалилась, покатилась. Старуха упала в кресло, тяжело дыша.

— Барыня… матушка… Прошка! Сила! Сюда! Выноси барыню в кресле.

Мужики бросились. Схватились.

— Оставьте. Оставьте! — рявкнула, оттолкнула руки. — Сказано: ступайте.

— Едемте, матушка. Успеем. Лошади сильные.

Старуха перебила:

— Поставь кресло туда.

Ключница покатила его.

— Сюда. Стой. Разверни.

Старуха смотрела на портрет дочери. Роза в руке. Туманный взгляд.

Полуобернулась. Та топталась рядом.

— Ступай, Клавдия. Благодарю за всё. Ступай.

— Да куда ж я. Сама я старуха уж…

— Выбери подарок себе. Да ступай. Пора мне.

Некоторое время старая графиня слушала гомон и шум со двора. Ящики стучали, люди спорили, лошади протяжно ржали, колёса катили. Старухе было всё равно.

Она глаз не сводила с туманных глаз покойной дочери. Они постепенно стали темнеть, сливаться с лицом.

Было тихо. В ушах звенело. В окнах синел вечер.

Скрипнуло.

— Ты здесь? — буркнула барыня. — Дура старая. Чего тебе непонятно?

Ключница, семеня, шмыгнула.

— Да чего уж… Всё понятно… Чего тут не понять. Пожили. Пора.

Ухватила за край, кряхтя, стащила чехол. Открылся старый клавесин. Ключница подняла крышку. Села. Утёрла лоб. Вытерла ладони. Засунула платочек за пояс. В сумерках клавиши стали серыми.

Занесла над ними скрюченные пальцы.

— Руки не те, — пожаловалась весело, — да всё помнят.

Опустила обе пятерни. Зажужжала музыка. Зажгла махом люстры. Расставила столы для баккара. Наполнила залу гостями. Хозяйка, герцогиня де Гиш, махнула рукой, плеснув кружевами. Горками лежали бриллианты. Игроки смеялись и переговаривались. Дамы встряхивали кружевами на рукавах, протягивая руки, делая ставки. Лица набелены. Волосы напудрены. Мушки из чёрного бархата вырезаны мастью пик. Как он был хорош, проклятый! Красивее Потёмкина, красивее самого Гришки Орлова. Её ли вина, что не устояла?

Её, конечно, её.

Графиня Солоухина прикрыла глаза.