Хаидэ - Елена Блонди

— Я не шибка умна. Даже глупее обычных женщин, что рожают детей. Танец и есть моя жизнь, моя любовь и мои дети тоже он. Я даже не умею схитрить, чтоб привязать к себе мужчину. И кажется даже любить его я не умею так, как должна бы. Вот я рассказала тебе все, что знаю. Спроси, отвечу на все вопросы. Но прошу, думай вместо меня ты. Ты умен.

— Уж да-а-а, уж так умен, дочка. Эк я все перевернул. Много ума у меня…

— Не ты перевернул! Не видишь разве, так связывает нас судьба. Не похваляйся ее заслугами. Лучше подумай, как помочь Нубе. Ты любишь его, и я люблю. И он любит нас обоих. А потом увезешь меня в черные земли, на родину. Нуба сказал, что мой брат остался в страшном месте. И когда он рассказал мне это, знаешь, будто взошло настоящее солнце. Он, чужой нам, пытался вызволить мальчика, еле остался жив. А я — сестра, и ношу имя своего брата. И теперь я свободна. Скажи, ты поможешь мне?

— Мы поможем демону Иму, — Даориций сидел, сгорбившись, смотрел на огонь, — а я помогу тебе вернуться, а ты поможешь брату выбраться из откуда там ему надо… — он вдруг захихикал, вытирая щеку согнутым пальцем, — все всем помогают. А где же тут деньги для старого купца Даориция, что все умеет купить и продать?

Повернулся к растерянной Мауре и, продолжая посмеиваться, погрозил ей мокрым пальцем:

— А? Где выгода?

— Нету, — расстроенно ответила женщина, — правда, нету. Но ведь ты давно не купец.

— А кто же я?

— Ты добрый человек. И еще ты — создатель перипла Даориция.

— Его еще нет! Я болтун и он только у меня в голове!

— Ну и что? Напиши его. Никто кроме тебя не напишет перипл Даориция. Он твой.

Она встала, погладила старика по плечу и тихо ушла в палатку к спящему Нубе.

А Даориций остался сидеть, глядя в пламя и дивясь тому, что сказала напоследок та, что не шибко умна, и восхищаясь силой, что прозвучала в женском голосе. Никто, сказала она, никто не напишет этого перипла. Другой могут, но не перипл Даориция.

Он приосанился, будто уже написал его. И улыбнулся, смиряясь с мыслью, что уже стал другим человеком. Стал. И молодая женщина, чей ум в сильных ногах и в движениях рук и бедер, ткнула его носом в свершившееся, как тыкают теленка в колоду со взрослой едой.

Нуба лежал в маленькой палатке, закинув за голову большие руки. Маура ушла, и он вздохнул с облегчением, думая, что обиделась и это плохо, но одновременно хорошо. Он согласился пойти на пир, быть там диковиной для знатной госпожи, жадной до крови и страхов, согласился впервые с того дня как Маура стала спать в его палатке. Может быть, она перестанет смотреть на него с такой надеждой, может, подумает, что он стал настоящим демоном Иму и разве нужен ей такой. Нельзя сломать ей жизнь, как он ломает шеи волкам и гиенам. Она молода и прекрасна. И еще найдет…

Он с досадой прервал утешительные мысли. И зажмурился, стараясь заснуть и не прислушиваться, что они там у костра, о чем тихо толкуют. Наверное саха Даори снова рассказывает ей о доме и деньгах. Мечтает. И она мечтает вместе с ним. Глупая добрая Маура. Можно ли жить с Иму, демоном, не знающим богов.

Иму спас его. От злых снов, что торили темную тропу в душу княжны. Теперь сны отступили далеко и давно уже не возвращаются. Но сам он чувствует себя зверем, который забежал в болото. Волки ярятся, не решаясь ступить в чавкающую трясину, и загнанный зверь спасен от клыков. Но гнилое болото сожрет его, превращаясь из спасения в гибель, как только Иму полностью завладеет его душой. Он слишком много пережил и передумал, чтоб не понимать этого. Так и будет. Знать бы, что княгиня благополучна, счастлива в своей новой жизни, с сыном и новой любовью. Владеет богатым домом и племенем в вольной степи. Знать бы, что улыбка ее светла, мысли легки, а заботы обычны, какие даны всем. Тогда можно опустить руки и позволить Иму взять себя целиком. Но это всего лишь мечты. Мем-сах Каасса нещадно отругала его, и вот он тут, за столькими морями от властной и умной женщины. Зачем? Чтобы опустить руки и превратиться в зверя? Нет, нельзя и пока не время.

Он тихо повернулся, стараясь, чтоб снаружи думали — спит.

Значит, он должен держаться. Нужно как-то узнать о том, что сейчас с княгиней и как ей живется. Маура рассказала ему, как два года назад на пиру они танцевали для пьяных мужчин. И танец княгини вернул ей сестру. Он мог слушать этот рассказ снова и снова, но боялся расстраивать Мауру и боялся, что вернется Онторо, если его мысли о княгине станут жаркими и прожгут пространство, разделяющее их. Он даже не мог представлять себе, как она летит, откидывая за обнаженную спину светлые тяжелые пряди… поворачивается…

— Хватит, — прошипел сам себе, стукая по лбу кулаком.

И Даориция не хотел спрашивать. Купец хитер и мог бы многое вызнать, но он сразу поймет, что ошибся, свел вместе нелюбящих. А так радовался.

Но вот приглашение в богатый дом. Хмельные гости будут болтать. И можно осторожно направить болтовню в нужную сторону. Когда все будут пьяны и не станут удивляться, что демон Иму что-то говорит, а не только рычит и строит ужасные рожи. Пусть это будет первым шагом. А с бабой он справится. Да просто напьется, начнет крушить дорогие вещи. Упадет и заснет, захрапев. Чего взять с демона. Пусть рабы вытаскивают его и везут в повозке обратно к Даорицию.

Успокоенный тем, что, наконец настало время что-то делать, Нуба вытянулся и заснул, улыбаясь страшной кривой улыбкой. Не слышал, как Маура тихо вползла в палатку и осторожно прижалась к его боку. Мечтая о том, что он любит и обнимает — ее. Но засыпая, услышала, как он бормочет во сне имя светлой женщины с волосами, как степь и глазами, как мед. Каждую ночь слышит она это имя. И радуется, что нет в ней злобы к сопернице, а есть только печаль.

Поздним утром Техути проснулся, отмахиваясь рукой от мухи, что снилось, ходила по его лицу. Открыл глаза, с трудом удерживая веки поднятыми, удивился чугунному звону в голове и пересохшему рту. Ночью он не пил вина, он вообще пил его мало, остерегаясь, слишком богата на секреты стала его память, и все нужно было держать верно сплетенным, не путая и не обрывая нитей.

Садясь посреди сбитых неудобными комками покрывал, брезгливо подумал о ночных развлечениях и тут же прогнал мысль, не позволяя ей вырасти.

Из открытого окна смотрели на него темные глаза девочки-рабыни. Не тот взгляд, первый, с отчаянной надеждой, и не второй, с покорным страхом и ожиданием боли. Черные глаза стояли неподвижно, полные обещания мести, и ничего кроме мести не было в них.

Техути моргнул, сжимая на покрывале пальцы. И выдохнул, узнав лицо хозяйской дочери.

— Чего тебе, Алкиноя?