Жизнь Бальзака - Грэм Робб

Получал ли Бальзак удовлетворение, раздражая людей? Неизвестно, но он следовал совету, который сам же дал Эвелине. Если сплетники называли его вором, она должна «отвечать, что я убийца», и объяснить, что он избежал «публичной кары» только благодаря своему «огромному обаянию»1001. Может быть, отчасти он мстил за те дни, когда был забавным лишь время от времени и души не чаял во всех звездах высшего общества без разбора. Может быть, это также стало результатом тяжелого труда и болезни. Его старый друг, торговец скобяным товаром, дважды жаловался на его вспышки гнева. Бальзак сваливал вину на кофе, раздражение от которого обычно изливалось на бумагу1002. И все же, если человек большую часть времени проводит наедине с собой, он неизбежно начинает относиться к другим так же, как к себе самому, – агрессивно и, что бы кто ни думал, недоверчиво. Даже в «Человеческой комедии» персонажи Бальзака насмехаются над ним – над его одержимостью женщинами среднего возраста, тягой к физиогномике, рациональному материализму или жизненной важности Семьи, Собственности и Религии1003. Почти у каждого серьезного персонажа «Человеческой комедии» имеется глупый двойник. Гамбара, композитор, который сочиняет идеальную симфонию, живет в доме ресторатора, чьи поиски идеального блюда привели к его изгнанию из Италии, потому что его еда отвратительна: «Неведомый шедевр» приобрел вид спагетти болоньез.

Второй урок, который можно извлечь из воинственности Бальзака, заключается в том, что, говоря о себе, он имел в виду свой образ, который зажил отдельной от него жизнью. Вот что отличает его от его более молодых коллег, ненавидящих буржуа. Требуя огромный гонорар за статью об улице Ришелье (потому что, очевидно, ему пришлось посетить все магазины на этой улице)1004, он ссылался на свою печально известную страсть к мелочам, из-за которой критики сравнивали его описания с каталогом аукционера1005. «Поскольку нас обвиняют в том, что мы вторгаемся в заповедник портретистов, аукционеров и модисток, – говорит Бисиу в «Доме Нусинген», – я не стану испытывать ваше терпение и описывать персону, в которой Годфруа узнал своего приятеля»1006. Бальзак при жизни стал одной из главных европейских знаменитостей. Его романы продавались во всем мире, от Индии до Соединенных Штатов. Его много переводили – переводов на самом деле гораздо больше, чем указано в библиотечных каталогах и библиографиях, потому что многие его романы переводились для газет и так и не выходили отдельными изданиями. Записывали рассказы о его жизни и произведениях. Совершенно чужие люди знали о нем все. Друзья передавали ему подслушанные в омнибусах и кафе сплетни о его личной жизни и особенно о его долгах1007.

Кое-что из этого Бальзак находил забавным и даже лестным – например, новый сорт георгина, названный в его честь1008, китобойное судно «Бальзак»1009, церемониальный бык на карнавале Марди-Гра, окрещенный Горио1010, но по большей части назойливая шумиха вокруг его имени его смущала. В России продавалась копия бюста Бальзака; в одном месте дамы гордились тем, что могли перечислить всех его персонажей в хронологическом порядке. Один житель Украины каждое воскресенье ходил в церковь и, как Антуан Дуанель в фильме Трюффо «Четыреста ударов», ставил свечи за здравие своего кумира1011. Бальзак никогда не путал подобные явления с подлинным признанием своего гения. Наоборот, происходящее виделось ему прямой противоположностью. В некотором смысле его публичный образ почти не изменился с дней «Шагреневой кожи», только теперь он проецировался на гораздо больший экран. Сцена из «Провинциальной музы» цитировалась в парламенте как доказательство того, что писатели становятся слишком аморальными ради блага народа. Журналист Этьен Лусто сидит в карете с Диной Пьедефер, той самой «музой». Важная подробность: платье Дины сшито из органди, тонкой кисеи, «единственной материи, которую нельзя снова разгладить после того, как ее смять». Лусто видит, как на лошади подъезжает его соперник, и нарочно мнет платье, чтобы все выглядело так, словно Дина ему уступила…1012

«Депутаты, – писал Бальзак, – решили, будто я имею в виду самые мерзкие непристойности, которые были бы просто невозможны за такой короткий промежуток времени!»1013 Недоразумение было нелепым, но стало очередным эпизодом в попытках правительственных чиновников заняться текстологическим анализом. Кроме того, оно показывает, что Бальзак справедливо относился к славе с подозрением: фантазии читателей без труда становились явью для писателя. Дебаты о том, что же на самом деле сделала Дина, послужили предвестниками закона 1850 г., в котором запрещались «романы с продолжением», так как они «развращают» рабочие классы.

Сам Бальзак также внес вклад в создание легенды о себе. Однако, в отличие от многих своих современников, саморекламой он привлекал внимание публики к своему творчеству, а не к себе самому. Еще в 1835 г., когда он написал главу «Серафиты» в типографии за несколько часов1014, он научился извлекать пользу из критических положений, делая на публике то, что он обычно делал в домашней обстановке (то, в чем иногда видят его «рисовку»). В 1844 г. он повторил подвиг с «Крестьянами»: «Когда рабочие увидели, что я пишу 6000 строк за десять дней, они пришли в ужас. Наборщики на самом деле читали книгу, чего прежде не случалось, и среди них слышался восхищенный шепот, что тем более приятно, поскольку в романе были нападки на демократию и на народ»1015.

Некоторые из его поступков были чистым бахвальством. Бальзак словно демонстрировал, что способен сделать то же самое, что Дюма и Сю, только лучше; и в его поступках, как ни странно, не было ничего чудесного. Сюжеты роились в его голове, что доказывает сымпровизированный последний акт «Кинолы», а перо или рот выступали в роли ретрансляторов. Как ни странно, у таких демонстраций имелась и практическая сторона. Приехав в типографию с походной кроватью и рукописями, Бальзак пытался найти технологию, которая соответствовала бы его технике. В июне 1843 г., перед самым отъездом в Россию, он буквально переселился в типографию в Ланьи, на северо-востоке Парижа. По девятнадцать часов в день он брал страницы, только что сошедшие с пресса, вносил правку, возвращал страницы, а затем, пока исправленные страницы набирали заново, писал следующую часть романа. Целый месяц вместе с ним работали двадцать рабочих. Тогда Бальзак завершил два романа: третью часть «Утраченных иллюзий» и первую часть «Блеска и нищеты куртизанок»1016.

Возможно, перед нами первый в истории пример использования писателем текстового процессора, только в ролях микрочипов и лазерного принтера выступали люди и гидравлический пресс. Один из рабочих так перетрудился, что у него началось кровохарканье1017. И все же работа шла слишком медленно: паровой пресс, как писал Бальзак Эвелине, работает гораздо быстрее, но стоит слишком дорого.