Том 9. Жизнь Матвея Кожемякина - Максим Горький

Первая часть повести была напечатана в «Сборнике товарищества «Знание» с заголовком: «Городок Окуров. Хроника» и сопровождалась примечанием редакции: «Продолжение. Начало напечатано в XXVIII–XXIX сборниках «Знание». На шмуцтитулах в верхнем правом углу — мелким шрифтом: «Городок Окуров», посредине страницы крупным шрифтом: «Матвей Кожемякин». Начиная со второй части (имеющей подзаголовок «Постоялка»), повесть выходит без заголовка «Городок Окуров». Третья и четвёртая части напечатаны лишь с цифровым обозначением частей. Подготавливая повесть для собрания сочинений в издании «Книга», М. Горький озаглавил её «Жизнь Матвея Кожемякина» и снял подзаголовок, сохранив деление на четыре части.

«Жизнь Матвея Кожемякина» была задумана как вторая часть «Городка Окурова» (см. примечание к «Городку Окурову»), но в процессе работы выросла в самостоятельную повесть.

Над повестью «Жизнь Матвея Кожемякина» М. Горький работал с конца 1909 г. до ноября 1911 г. Весной 1910 г. он закончил первую часть, осенью 1910 г. была закончена вторая, и писатель приступил к работе над третьей частью.

21 ноября 1910 г. он писал М.М. Коцюбинскому: «Кожемякина» осторожненько пишу. Тема — строгая и становится всё строже, требует всё более обдуманного и осторожного отношения. Как по канату ходишь» (Архив А.М. Горького). И позднее, 6 мая 1911 г., в письме к нему же: «За третью часть Кожемякина — опасаюсь, языка не нахожу для неё, пока» (Архив А.М. Горького).

В июле 1911 г. М. Горький послал третью часть повести И.П. Ладыжникову, уведомив его при этом, что вскоре пришлёт и четвёртую. 30 октября 1911 г. М. Горький сообщил А.Е.Грузинскому об окончании работы над повестью. В некоторых письмах М. Горький говорил о социальной значимости этого произведения. В переписке М. Горький неоднократно обращал внимание своих корреспондентов на образы Маркуши и «дяди Марка». 6 мая 1911 г. он писал М.М. Коцюбинскому: «Рад, что вы заметили Маркушу, это для меня почти символическое лицо. В третьей части тоже будет Маркуша, но уже на религиозной почве стоящий» (Архив А.М. Горького). В другом письме (весна 1913 г.) М. Горький называл философию Маркуши жульнической философией (Архив А.М. Горького). Писатель возражал против сближения образа «дяди Марка» с личностью революционера-народника Г.А. Лопатина, сделанного В.С. Миролюбовым, и писал ему осенью 1911 г.: «В предыдущем вашем письме вы, без всяких оговорок, заявили о тождестве Марка Васильева с Г.А. Лопатиным, чем повергли меня в грусть. Я — портретов с живых людей не пишу и, само собою разумеется, Марк с Лопатиным не имеет — не может иметь — что-либо общего, ибо я Лопатина с внутренней стороны не знаю. Уверен, однако, что мысли Марка ему чужды» (Архив А.М. Горького).

Г.В. Плеханов 21 декабря 1911 г. писал М. Горькому о «Жизни Матвея Кожемякина»:

«Вы хотите знать моё мнение об этом Вашем труде? Вот оно.

Пушкин, прочитавши принесённую ему Гоголем рукопись «Мёртвых душ» в первом наброске, воскликнул: «Боже, как, однако грустна Россия!» То же должен будет сказать про себя каждый серьёзный читатель, вдумавшись в «Кожемякина»… Но это впечатление грусти, разумеется, не вина автора, а его большая заслуга: вед как нельзя более грустен тот предмет, за изображение которого он взялся. В его книге мы имеем дело всё с той же мрачной средой, всё с тем же «тёмным царством», которое изображал ещё Островский. Добролюбов думал, что уже конец пришёл этому тёмному царству, а оно просуществовало 50 лет после его смерти, да и теперь продолжает существовать, вися, как тяжёлая гиря, на ногах русского народа. Но история не оставляет в покое этого царства, она подсылает в него микробы мысли, которые вызывают в нем брожение и разложение. В «Кожемякине» именно и изображён процесс такого брожения, и изображён мастерскою рукою. Кто захочет ознакомиться с этим процессом, тот должен будет прочитать «Кожемякина», как должен прочитать некоторые сочинения Бальзака тот, кто хочет ознакомиться с психологией французского общества времён реставрации и Луи-Филиппа. Раз это так, — а я уверен, что это так, — то автор может гордиться своим делом»

Повесть включалась во все собрания сочинений.

Печатается по тексту, подготовленному М. Горьким для собрания сочинений в издании «Книга».

Большая любовь

Отрывок текста от слов «…Летом Варвара Дмитриевна…» до слов «…с непогасшей улыбкой на лице» впервые напечатан, под заглавием «Из повести «Большая любовь», в сборнике «Белый цветок», изд. Общества борьбы с туберкулёзом. Полтава 1912, и в газете «Правда», 1913, номер 1/205, 1 января, под заглавием «Большая любовь» с подзаголовком «Отрывок повести» и ссылкой на первую публикацию.

Остальная часть произведения печатается впервые.

«Большая любовь» — начало задуманной М. Горьким третьей части произведения об Окурове (см. примечание к «Городку Окурову»). Повесть осталась незаконченной.

Первые упоминания о повести «Большая любовь» содержатся в письмах М. Горького, относящихся к концу 1909 и к 1910 г. В одном из них писатель говорит о своём замысле написать повесть о русской девушке — носительнице «большой любви».

В другом письме М. Горький, сообщая о своей работе над повестью, центральными образами которой будут мать и дочь, говорит о необходимости воспитания у детей «большой любви». «Большая любовь» — это любовь к родине, любовь к своей нации и человечеству. Ей присущи вера в силу человеческого разума, искреннее удивление перед красотой души человека.

В письме к одному из редакторов журнала «Современник» в декабре 1909 г. М. Горький рассказывал о работе над повестью и говорил, что ему понадобятся тысячи слов нежных и простых и тысячи — смешных и гневных.

В сохранившейся рукописи текст повести «Большая любовь» заканчивается словами: «Ну иди, мамочка, садись, говори! Скорее!..». Последние два абзаца написаны на отдельном полулисте. Сохранились также две отдельные записи М. Горького, почти совпадающие по содержанию, которые можно рассматривать как наброски к повести «Большая любовь». Приводим одну из них:

«Из рассказа «Большая любовь»

Девушка говорит человеку, который кажется ей достойным её внимания:

— Мне хотелось бы сказать вам какие-то новые, большие слова о родине, о том, как надо её любить, как нужна ей наша любовь, пусть — маленькая, но — любовь!

Доктор, немножко прищурив глаз, смотрел на её шею и думал: «Она и кокетничает оригинально, плутовка!»

— Говорите вы, говорите, а всё не о том, всё — мимо, — сказал Кожемякин, покачивая большой головою. — Не по росту вам, сударыня моя, слова эти — родина, любовь и прочая…»

Слова, случайно пропущенные автором, отсутствие которых затрудняет понимание текста, помещены в прямых скобках. Заключённый в ломаные скобки текст — 24 строки и 16 строк на двух страницах, — вычеркнутый М. Горьким в рукописи, приводится, чтобы не нарушать связности повествования.

Произведение «Большая любовь» в собрания сочинений не включалось.

Печатается по рукописи (Архив А.М. Горького); ранее опубликованный отрывок повести — по тексту, напечатанному в газете «Правда».

Примечания

1

вид обуви — Ред.

2

тиун — судья — Ред.

3

персидская шёлковая ткань, из сырца или полусырца — Ред.

4

Пенька — волокна конопли, отделённые мочкою в воде, мятьём в мялке, трёпкой и чёской от кострыги (кострики) или деревянистых частей и коры — Ред.

5

кострика (кострыга) — отходы трепания и чесания конопли — Ред.

6

кила — грыжа — Ред.

7

большой слоёный пирог — Ред.

8

головной убор замужней женщины — шлычка — колпачок, особым образом кроёный, надевался на волосы так, чтобы спереди они были немного видны. Волосы собирались под шлычку узлом и поддерживали её в приподнятом положении. Для этой же цели служила вата, подложенная под верхний шов шлычки. Затягивалась шлычка на голове спереди продетой в неё тесёмкой. Шлычка была не видна и служила только остовом для повязывания сверху платков — Ред.

9

волжское плоскодонное, неуклюжее и самой грубой работы речное, сплавное судно, в ней нет ни одного железного гвоздя, и она даже проконопачена лыками; длиной 20–50 саженей, шириной 5-10; поднимает до 150 000 пудов; беляны развалисты, кверху шире, палуба настлана помостом, навесом, шире бортов; шли только по воде, строились по Каме и Ветлуге, и спускались по полноводью с лесом, смолою, лыками, рогожами, лычагами (верёвками); на них и парус рогожный — Ред.