Лиловые люпины - Нона Менделевна Слепакова

из-за вашей лени пускай не дышит. А паричок к чему? Напялила и думает, что прямо вся из себя, а парики еще в том сезоне начали из моды выходить. Мокнешь же в нем, не летнее дело. — Я немедленно начала «мокнуть».

Мы перешли через Невский в Екатерининский садик и сели на скамью. Я достала пачку «ТУ» и выкурила две подряд.

— Женщина, а куришь будьте-нате, как без понятия. С курящей целоваться, как с пепельницей. — Я тут же подумала: а что, если он и этим побрезговал, хотя не может быть, тоже курящий… — А училок наших помнишь? Тому эту расфуфыренную, Зубову засушенную? А девчонок не забыла? — она вдруг лирически вздохнула. — Знаешь что, через четвертной можно и сказать: я тебя больше всех наших дев любила, ужас как хотела с тобой водиться, а ты ни в какую.

— Не выдумывай, Ира! Когда тебя в девятом ко мне подсадили, я тебе первая записку накатала, пойдем, мол, после школы вместе, а ты ноль внимания, фунт презрения: к Наташке Орлянской пересела, с ОДЧП стала провожаться, в общем, по отличницам и паинькам пошла.

— Ну это твои проблемы были, ты не поняла, мне поначалу не до тебя оказалось. Я же новенькая к вам пришла, мне в люди надо было выбиться, я и начала с отличниц класс обламывать. А потом поехало: я к тебе, ты от меня!

— Еще бы не от тебя! Ты меня как собака зайца гнала, жить не давала, расследования и бойкоты проводила…

— Дура ты, Плешь, тебе и наш четвертной впрок не пошел. Потому и гнала, что ты от меня шарахалась. Я такая: всегда хочу то, что не поддается. Я и мальчика себе такого выбрала, самого красивого, самого в с е г о из с е б я. Помнишь наш танцевальный вечер, в девятом, перед самой смертью Сталина, он еще пришел в бежевых брюках и в пуловере тоже бежевом, высокий такой. — Она, естественно, забыла тогдашнее слово «москвичка». — Уж танцевал он со мной, танцевал, отбиться не могла, потом провожать привязался. Да ты помнишь его, он ведь и тебя, кажется, разок поводил танго?..

У меня хватило ума не спорить и отмахнуться небрежно:

— А, не помню, меня столько приглашали… А дальше что?

— Что дальше, нормальный ход дальше. Весь десятый с ним, с Володькой, прообщалась, потом вместе в Герценовский пошли, на втором курсе я Зориной и стала. Мальчик с девочкой у нас. Кончили вуз, я в РОНО работаю, а он… он по работе с вашим братом, писателем, дело имеет. Так ты мне зря мозги пудрила своими интервью и премьерами. Володька про вас всю подноготную изучил, и я о вас не без понятия. Вот ты поэтесса, известность, книжки, журналы, а я, районная методисточка, знаю, как ваш брат от всех зависит, всего трусит, концы с концами еле сводит. Ты ведь не на стихи же живешь? Понимаю-понимаю: то тут, то там птичка поклевывает. Пьески вон для ребятишек пописываешь, на Радио подрабатываешь, переводики твои с чучмекского нет-нет да и встречу, статейки. Заработка-то твердого — фиг. Это одни дураки считают, что писателям зарплату выдают за то, что они писатели, а меня не проведешь, у меня Володька.

— Где же твой Володя работает?

— Ну, это я тебе не имею права, а только будьте-здрасьте, где, в общем, ваш брат у них в горсти. Знаешь, Плешь, — она с женской открытостью вздохнула, — это ведь не сразу он куда надо устроился, много мне пришлось из него дури вытряхнуть. Бывало, на первых порах в постель соберемся, а он мне Блока читать. Мы не проходили, так я и без понятия, слушаю, как идиотка, потом ссориться начала, думала, он, того гляди, ноги сделает, боялась, разбежимся. Тогда я взяла и просчитала все наперед, думаю, мои проблемы, мне и решать. Ну и вытряхнула из него Блока и на эту работу его из учителишек переориентировала. С Блоком там нельзя, там машину нужно и дачу, и детей в английскую школу, теннис еще, две недели моря, две недели лыж. Теперь он о Блоке ни-ни, разве что блок «Мальборо», ты небось таких не куришь, ну да я и это из него вытряхну, дай срок, давно просчитала, — дороговато в месяц обходится. Хотя это мои проблемы, я уж с ними как-нибудь…

Я молча слушала ее уверенную исповедь, начиная с отвращением поглядывать на свой неуместный и немодный прикид и презирать свою никчемушную работенку, — тоже, еще и похвалилась ею, вот в лужу-то села! Как в 9–I, перед сознательным и активным комсоргом, я снова была ничто перед новоявленной современной Пожаровой-Зориной, давно сменившей свой школьный юморной набор условным и хлестким сленгом деловой дамы, а жгучие темные кудряшки — небрежной, но нерушимой волной золотистой прически. К моему изумлению, Пожар вдруг выдернула у меня из пачки сигарету и непринужденно закурила, откинувшись на спинку скамьи.

— А к тебе, Плешь, — сказала она, упрямо возвращаясь к прежней теме, — к тебе меня и весь девятый, и весь десятый, вплоть до аттестата, ты не поверишь как тянуло. Жаль, я с тобой с ходу, в рабочем порядке, не занялась, проглядела тебя.

— Да почему бы, Ира, тебя так уж ко мне тянуло? Погоди! Может, ты потихоньку сочиняла, вот тебе и хотелось со мной?

— Фигня, никогда я, как ты, запростулечку не выдумывала. Если и бывало что, так только для дела. Не до ваших мне было красот души и природы!

— А помнишь, как ты в девятом-первом про Абхазию рассказывала, про подземные пещеры горы Афон? Еще как красиво, девы так и млели.

— Постой-постой… Абхазия? Я там в жизни не бывала. Мы в Минводах жили, папу там, на минуточку, в полковники произвели. Он и ездил в Абхазию в командировку, а я девам передернула, будто сама по пещерам лазила. Класс-то заинтересовать требовалось, охомутать! Не понимаешь, что ли, так каждая новенькая делает! Ну, ладно обо мне, о тебе поговорим. У тебя дети?

— Нет, детей нету, — виновато ответила я.

— У тебя любовники?

Эта неожиданная светская вольность совсем смутила меня. Мне нечего было рассказать и о любовниках. Не о том же, как меня бросили нынче утром, с хладнокровной хозяйственностью прибрав в холодильник вчерашние объедки?..

Пожар, эффектно подымливая, еще ноншалантнее развалилась на скамейке, закинула ногу на ногу и спросила сожалеюще:

— Как же ты, без детей — и для детей пишешь? А муж есть?

Поощренная ее недавними откровенностями, я, как умела, посвятила ее в свое ни с чем не сравнимое семейное