Русский калибр (сборник) - Пётр Разуваев

– Честное слово, я хотел бы сделать это сам, – Стрекалов пожал плечами, – но это бессмысленно. Уже просто появившись во Франции, я рискую всем. Дашку я спрятал, до неё им не добраться, а что касается меня… Сам понимаешь, с моей биографией в Европе невозможно укрыться. Каждая собака знает. А других людей под рукой нет. Да и были бы – времени слишком мало. Не успеть.

– Я подумаю, – ответил я осторожно. – Слишком уж всё запутанно. Рихо Эвер в таких ситуациях обычно говорит, что эти чёртовы русские способны даже палку запутать в узел.

– Да уж, – Стрекалов грузно откинулся на спинку дивана, – юморист хренов. Кстати, привет тебе от него. Я с ним сегодня разговаривал.

– Да? И как он?

Рихо успел крепко допечь меня всего за одни сутки своей неуёмной опекой, обильно приправленной дурацкими шуточками. В ближайшие полгода я планировал воздерживаться от встреч с ехидным эстонцем и мало интересовался подробностями их бесед со Стрекаловым.

– Уже лучше, – ответил Стрекалов. – Врачи говорят, что только с правой ногой потом будут проблемы. Легко отделался.

– Какие врачи? – не понял я. – От чего отделался?

Стрекалов с недоумением взглянул на меня, словно не понимая, о чём я говорю. Потом осторожно спросил:

– Ты серьёзно? Ничего не знаешь?

– Да не знаю я ничего, – я почти кричал, – что случилось?!

– Ну конечно! – Стрекалов едва не хлопнул себя по лбу. – Чёрт, как я мог забыть… Ты по-прежнему не читаешь газет?

– Что с Рихо? – Мне хотелось как следует встряхнуть его, чтобы он, наконец, сказал хоть что-нибудь!

– Жив. Обе ноги прострелены, в правой повреждена кость. Ночью, в воскресенье, их обстреляли. В порту, когда они уже подъезжали к яхте. Две машины из трёх сгорели. Погибли шесть человек.

Я молчал, изо всех сил сдерживая рвущийся с губ вопрос… Боялся услышать то, о чём уже почти догадался. Стрекалов обязательно сказал бы, если…

– Да, – он понял, о чём я хочу спросить. – Среди них – Дмитриев.

Глава седьмая

Стремительно набирая скорость, перед самым носом у тёмно-синего «Ситроена» я перестроился в левый ряд и, прижимая «Порше» к тротуару, резко остановился. Видимых причин для подобного хамства не было, просто в какой-то момент я вдруг чётко осознал, что ехать дальше не могу. Нет сил. Лучше остановиться, пока ещё не поздно. Чуть притормозив и азартно жестикулируя, сидевший за рулём «Ситроена» молодой человек в красочных выражениях высказал всё, что он думает о моих манерах. Молча пожав плечами, я отвернулся. «Ситроен» рывком сорвался с места, унося обиженного француза прочь по бульвару Бомарше. Закурив, я выбрался из машины, дошёл до автобусной остановки и присел на пластиковую скамейку, не обращая внимания на снующих мимо меня людей.

Дмитриев погиб. Это известие обрушилось на меня, словно бетонная плита, раздавив, расплющив сознание. Мы никогда не были с ним друзьями. Мы не общались семьями, не ходили вместе в баню, не пили водку из одного стакана и не делились самым сокровенным, но – вдруг его не стало, и я отчётливо понял, что вместе с ним ушла какая-то часть меня. Что-то изменилось в душе, треснуло, надломилось… Но – что? Нас всё разъединяло с этим человеком, всё было разным – возраст, жизненный опыт, привычки, характеры – всё, от самого начала и до самого конца! Он был русским до мозга костей, а я? Не русский, не француз, не японец – никто, «безродный космополит». У Дмитриева осталась семья, жена, трое детей – у меня не было никого, кроме отца, которого я любил, но странною любовью… Виталий Борисович был профессионалом – я любителем; он служил – я развлекался; Дмитриев работал, для того чтобы жить, а я просто жил. Всё, всё было разным, и казалось, ничто нас не объединяет, но – Весёлые Боги, отчего же мне тогда так больно?! Выкинув окурок, я зажег новую сигарету. Напиться? Глупо, бессмысленно, я знал, что станет только хуже. Пить нужно в радости, всё остальное – от лукавого. Медленно поднявшись, я побрёл по бульвару, даже не понимая толком, куда я иду, зачем? Когда в часах ломается маленький винтик, часы перестают быть часами. Человек – более надёжная конструкция, но ему нужно время, чтобы вновь обрести себя после поломки. Время и дело.

У меня теперь было дело. На прощание Стрекалов вновь задал свой вопрос, и я, не раздумывая, ответил ему. Этот ответ предназначался им всем – Стрекалову, Чарльзу, отцу… Всем этим людям я говорил – да. Я найду Абу аль-Хауля. Но не потому, что этого хочется европейцам. Не потому, что это поможет предотвратить войну в Югославии, и даже не потому, что это нужно России. Я найду и убью эту сволочь потому, что из-за него погиб человек, который был мне дорог.

Наверное, я устроен как-то не так. Создавая меня, Весёлые Боги позабыли оставить в своём творении место для идеалов, заколотили гвоздями тот чердачок, где у всех нормальных людей должны храниться твёрдые убеждения и вера во что-то высокое, чистое, нужное всем, кроме тебя самого. Я жил так, как жилось, дрался за то, что считал правильным, и не желал слушать людей, точно знающих дорогу в светлое будущее, если они зазывали идти туда вместе с ними. Слишком часто среди таких «провожатых» встречаются дураки или подлецы. Знаешь дорогу – иди сам. А когда вернёшься, расскажи другим и не забудь прихватить с собой сорок хлебов и корзинку с рыбой, чтобы не быть голословным. Лишь пастухам нужно стадо, нормальным людям достаточно спутников, чтобы разделить с ними поровну тяготы странствий.

Эта мысль поразила меня. Кажется, я даже остановился на полушаге, остановился слишком резко, толкнув кого-то, или же кто-то толкнул меня… Машинально пробормотав слова извинения, я продолжал невидящим взглядом всматриваться в витрину, даже не осознавая, что именно вижу перед собой… Наконец-то я понял, кем являлся для меня погибший майор. Дмитриев был моим спутником, человеком, с которым мы шли бок о бок по дороге жизни, делили хлеб, вино, друзей и врагов. Перед нами было добро – и мы делились этим добром друг с другом. Со злом – боролись, подставляя спутнику плечо тогда, когда оно было необходимо ему больше всего. Но в этот раз, помогая мне, Дмитриев погиб.

Люди, убившие его и других сотрудников службы Рихо, совершили ошибку. Хитрый эстонец ожидал неприятностей и сумел обвести боевиков из организации «Мухаджиры» вокруг пальца. Нападавшие были убеждены, что в одном из трёх бронированных автомобилей, отъехавших глубокой ночью от дома в Хайгейт, находится Андре Дюпре, в целях безопасности отплывающий во Францию на яхте, зафрахтованной корпорацией Дюпре. Именно на это и рассчитывал Рихо, когда приказал вывести одного из своих людей из дома под прикрытием специальных пуленепробиваемых экранов. Те, кто следили в ту ночь за домом, имели все основания полагать, что этим человеком был я. Засада в порту была устроена профессионально, боевики вели огонь из гранатомётов и автоматического оружия, и противопоставить им было нечего. В результате шестеро наших людей, включая майора Дмитриева, погибли, а Рихо, последним выпрыгнувший из автомобиля, получил четыре пули в грудь и ещё три – в ноги. От смерти его спас бронежилет, но правое колено оказалось раздроблено, и теперь от его былой подвижности останутся лишь горькие воспоминания.

Англичане, раздосадованные этой бойней, поставили исламистскую организацию «Мухаджиры» вне закона, объявив её членам войну по всем правилам. Но кому это могло помочь сейчас? Мне? Рихо? Какое дело теперь до этого Дмитриеву и тем пятерым, чьих имён я даже не знал?

Высокая и грязная политика, проблемы косоваров, случайная смерть бывшей принцессы Уэльской и политическое убийство Доди аль-Файеда, интересы отца, нужды России, сволочи ли американцы – какая разница? Я нечаянно, против своей воли погрузился в морскую пучину, где страшные чудовища пожирали друг друга, ведомые своими, им одним понятными мотивами и инстинктами. Мне не было дела до причин их вражды, и я наверное знал лишь одно – вся эта подводная, глубинная, мерзкая и противоестественная жизнь породила круги на поверхности воды, на той самой водной глади, где я и миллиарды других людей пытались просто жить и давать жить другим. Обитатели глубин породили волну, унесшую жизнь близкого мне человека, и это перевешивало для меня все возможные причины и последствия.

– Ты понимаешь, чем это может обернуться? – тихо спросил Стрекалов, услышав моё яростное – «да».

– Ваш косноязычный президент станет европейским миротворцем, – в сердцах ответил я.

– Да не для президента, дурья твоя башка, – сердито отмахнулся он. – Лично для тебя? Пятьдесят на пятьдесят – это правило здесь не работает. Ставки в этой игре таковы, что выиграть в ней – подобно смерти. Есть совершенно реальные и очень могущественные люди, которые зарабатывают на косовском кризисе многие миллионы долларов. Ты собираешься разрушить их планы и думаешь, что они тебе это простят?

– Меня воспитывали как воина, генерал. Что вам ещё нужно? – Мне не было нужды раздумывать над ответом. Нужные слова были впечатаны в моё сознание намертво. И это были не просто слова.