Нет причины для тревоги - Зиновий Зиник

же срабатывала аварийная сигнализация эмоциональной паники. Чем привлекательней выглядела витрина магазина, тем более изощренной была система сигнализации. Чем вежливей и дружелюбней здешние люди вели себя по отношению друг к другу, тем сложней была система ритуальных жестов и слов, защищающих их приватный мир от вмешательства извне.

Неспособный коснуться натюрморта жизни за прозрачным, но непроницаемым стеклом этих нейтральных манер, Виктор начал подвергать сомнению мудрость своего решения переехать на другой берег Темзы. Он пытался отогнать эту мысль: он прекрасно знал, что никто в здравом уме не будет сожалеть о переезде из Южного Лондона. Там он сам постоянно чувствовал угрозу извне: местное население подавляло в себе агрессивные инстинкты, загоняя их внутрь, создавая тем самым внешнее напряжение, отчего в воздухе постоянно веяло насилием. Один эпизод засел в его памяти особенно прочно. Однажды, по дороге домой со станции, он зашел в паб «Белый слон» купить пачку сигарет. Сигаретный автомат не работал. Сигареты можно было купить и у бармена. Завсегдатаи, как обычно, толпились у стойки плотной стеной с кружками пива, как бы блокируя доступ к бару посторонним. Через их головы бармен и протянул Виктору пачку сигарет. В этот момент один из завсегдатаев заявил, что в пабе, формально говоря, нелегально продавать алкоголь и сигареты в запечатанном виде – это тебе не магазин, каждая бутылка пива должна быть открыта, каждая пачка сигарет распечатана и употреблена на месте, в пабе. Бармену ничего не оставалось, как вежливо улыбнуться и вскрыть пачку.

«Одной поделишься?» – услышал Виктор чей-то фамильярный голос за спиной, и ловкая рука, перехватив пачку, выдернула оттуда сигарету. За ней потянулась еще одна чужая рука. И еще одна. И еще. Виктор стоял, разинув рот, сам похожий на опустошенную пачку сигарет у него в руках. Его окружали хохочущие рожи. Стали подступать слезы, как будто в глаза попал въедливый дым. «Курение вредно для здоровья. Вот выпей, не грусти!» – кто-то потрепал его по плечу и сунул ему в руки пинту пива. Дело на этом закончилось. Завсегдатаи после приступа истерического хохота отвернулись от Виктора, возобновив свою дискуссию о причинах бешенства среди коров и недавней директиве Европейского союза о мультикультурном подходе при подсчете очков в крикете.

Вспоминая, как он стоял в том пабе в стороне от толпы с кружкой пива, Виктор сожалел о том, что не повел себя как истинный британец и не угостил другого, как это полагалось в пабах, ответной пинтой. Ворочаясь в своей одинокой северолондонской кровати, Виктор постоянно возвращался в памяти к этому унизительному эпизоду. Но чем чаще он вспоминал об этом эпизоде, тем меньше ощущал его унизительность. Дело в том, что чувство унижения было, как это ни парадоксально, единственной эмоцией, свидетельствовавшей о том, что он в своем прошлом на юге Лондона не был лишь мертвым объектом в убогой меблировке своей жизни. Сейчас, в сравнении с унижениями и страхами предыдущей эпохи, нейтральная серость его нынешнего существования становилась еще более очевидной. Всеми способами он пытался убедить себя в оправданности своего переезда в Северный Лондон. «В пабе Южного Лондона все друг друга знают давным-давно, и поэтому ты чувствуешь себя среди них как чужой. В Северном Лондоне люди ведут себя так, как будто только что познакомились, и поэтому ты не чувствуешь собственную отчужденность», – писал он своему старому приятелю в Америку. Но тот уже давно никогда ничего ему не отвечал.

Впрочем, если и можно было обнаружить какое-либо сходство между Южным и Северным Лондоном, то искать это сходство следовало лишь в местном пабе. Он предпочитал паб «Человек на Луне» всем другим, потому что там одну из стен занимала книжная полка. Его как профессионального переводчика тянуло к библиотекам. Он был, однако, крайне разочарован подборкой книг на полках. Первый же выхваченный им наугад переплет оказался «Пособием по звукотерапии», сочинением чуть ли не полуторавековой давности наполовину на латыни. Но и другие книги оказались не менее загадочными: они были написаны загадочными авторами на тему столь же загадочную, что и издательства, где эти книги были опубликованы. Эти книги, очевидно, служили просто-напросто декоративным элементом в интерьере этого паба.

Его вряд ли кто-либо мог назвать выпивохой. В жаркие летние дни он предпочитал вместо бокала вина большую кружку кока-колы, но стеснялся заказывать этот напиток, поскольку однажды был поднят на смех публикой у стойки: в его произношении слово big coke звучало как big cock. Место это тем не менее привлекало его еще и, в частности, юмористическими афоризмами, которые завсегдатаи этого заведения записывали мелом на черной доске над баром. Некоторые слова или части слов оказывались случайно стертыми, так что, скажем, афоризм «деревенский идиот ищет деревню» превращался в «деревенский идиот ищет ню». Виктор улыбался самому себе улыбкой знатока, разбирающегося в малейших нюансах местной жизни, непонятных постороннему. Взаимопонимание – вот чего он искал в этом мире. Но в целом его тут игнорировали. В отличие от Южного Лондона здешней публике в голову не приходило подшучивать над Виктором, унижать или дразнить его, загораживая проход к бару. Здесь ему всегда уступали место. С посторонними здесь вели себя крайне сдержанно, но вежливо.

Лишь один человек в пабе позволял Виктору надеяться на то, что не все в этом смысле потеряно. Одет он был крайне неопрятно и выглядел чудаковато. С неизменной пинтой эля в руке, он напоминал уличного бродягу, пропивающего подобранный на улице пятак. Небритый с лысой головой, он был похож лицом на недожеванную питу с продырявленными отверстиями для глаз. Однако взгляд его всегда светился, на губах постоянно играла улыбка, он приветствовал всех вокруг дружеским взмахом руки, кивком, то и дело обращался к разным собеседникам в пабе, ни на секунду не прерывая своего бормотания в ответ на их реплики, сопровождая свои слова или жестом одобрения, или недоуменным и презрительным пожатием плеч, постоянным подмигиванием и подмаргиванием. В связи с этим, хотя имя этого индивидуума было Морган, Виктор стал называть его про себя Моргуном. В то время как все остальные в пабе группировались небольшими кружками, не смешиваясь друг с другом, этот добродушный джентльмен был, казалось бы, приятелем всем и каждому – вселенная как будто вращалась вокруг него, не сдвигавшегося со своего места у стойки бара. Моргун был, пожалуй, единственным в пабе, кто всегда приветствовал Виктора, завидев его в дверях. Если Виктор оказывался рядом с ним у стойки, Моргун тут же начинал бомбардировать его залпами вопросов и мнений по широкому ряду проблем, суть которых Виктору было довольно трудно разгадать: несмотря на профессию переводчика, Виктор никак не мог ухватить основной смысл