Избранное - Борис Сергеевич Гусев

— Приходить сюда, — помедлив, ответил Миллер.

Никаких девушек у Миллера не было. Зондерфюрер и гауптман Диц мирно ужинали. На столе стояли консервы, стаканы, бутылка шнапса. Офицеры были явно недовольны вторжением Клыкова, нарушившим их беседу.

— Русский паника… Я даль такой отпуск с красивой фрейлейн, а все беспокоит, — встретил Клыкова Миллер.

И Анатолий понял, что промахнулся, но теперь уже отступать было нельзя. Слово «заговор» он произнес. Миллер ждал, не предлагая вошедшему сесть. И Клыков сжато изложил все то, что было ему известно о группе сопротивления. И с удовлетворением отметил, как вытянулись лица офицеров. Миллер взял трубку полевого аппарата, покрутил ручку и сказал лишь одно слово — «эрсте». И с полминуты ждал. Наконец «эрсте» ответил, и Миллер сказал несколько слов по-немецки. И положил трубку.

— Седайсь. Битте. Фюнфцен… Пятнадцать минутэн идем к господин майор.

Зондерфюрер и гауптман переглянулись. И значение их улыбок, одинаково презрительных по отношению к слабости шефа и к глупейшему положению супруга, вынужденного ждать по известным причинам, было понятно Клыкову.

И здесь, сидя с офицерами, Клыков вновь испытал горечь разочарования. Миллер и Диц продолжали беседу, вовсе не обращая на него внимания. Хоть бы для вежливости шнапсу предложили. Ведь он им такое сообщил — кресты получат. Возмущение переполняло его: я же вам служу, сволочи, хоть бы «данке» сказали…

Миллер взглянул на часы, встал. И они пошли в соседний дом к майору. В комнате Анатолий ощутил знакомый ему запах французских духов. Клыков вновь повторил фон Барду то, что уже рассказал Миллеру.

— Кто руководит? — спросил майор.

— В точности не знаю… Но по всему — Валя Михеева-Олешко.

Затем ему дали лист бумаги, и он переписал всех участников вчерашней вечеринки.

— Что же они предполагали сделать со мной? — переспросил майор.

— Вывезти… При сопротивлении убить.

— Вы поступили правильно. Мы были уверены в вас, — четко и холодно произнес Бард.

— Что мне делать? — спросил Клыков.

— Вы предполагали совершить приятное путешествие с фрейлейн в Нарва. Поезжайте. По возвращении доложите. Идите. Вы сделали свой долг.

Клыков пошел домой. Вскоре его обогнал мотоциклист. Остановился у ворот избы, где он жил с Верой, Свою жену Клыков застал в тревоге и сборах.

— Ты куда? — спросил он.

— Не знаю. Прислали мотоциклиста и велели срочно с вещами явиться. Что-нибудь случилось?

— Не слыхал.

Андрееву майор встретил словами:

— Фрау Вера! Немедленно уезжайт командировку куда-нибудь, хотя Таллин, три-пять дней. Мой шофер доставит вас к станции. В вашей группе — заговор. Если вы здесь, я обязан арестовать за недосмотр. Орднунг! Порядок!

13

Утром первого марта Клыков и Лена на попутной машине добрались до станции. До поезда оставался час. Лена была весела, шутила и нравилась ему все сильнее. Время от времени Клыков приглядывался к людям на станции, гадая, есть ли за ними слежка. Но никакого хвоста, видимо, не было. Подошел поезд. Они сели в полупустой, холодный вагон. В тамбуре курили двое немецких солдат — явно не агенты. В вагоне сидели две старушки, мужик-мешочник, еще какая-то бедно одетая публика.

— Не ищи, никого нет, — шепнула Лена.

— Да, я тоже так думаю, — хмуро ответил Клыков, — но не исключено, что Миллер сообщил в Нарву о нашем приезде.

— Но ты же сам говоришь, что он с явным сочувствием отнесся к нашему путешествию, — улыбнулась Лена.

— Да, верно, Верку он ненавидит.

— А ты? — с улыбкой спросила она.

Клыков вздохнул.

— Не хочу думать о ней…

— А если ситуация сложится так, что нам придется ее устранить?

Вопрос был сложный — именно как вопрос, требующий ответа. Ибо, столкнись он с такой ситуацией в жизни, он без колебаний пристрелил бы собственную супругу. Не из ревности, а потому, что мешала… Но он понимал, что такой ответ произведет неблагоприятное впечатление на его спутницу. Для нее он был жертвой, стало быть, и дальше надо играть эту роль.

— В тупике я… Скорей сам себе пущу пулю в лоб… — ответил он после паузы.

— И сейчас в тупике?

— Сейчас? Сейчас я с тобой. С вами.

— Ну все, больше ни слова о делах. И место неподходящее. Расскажи о себе, Толя.

Поезд шел медленно. Анатолий умел рассказывать о себе. Лена внимательно его слушала. Особенно теплым сочувствием загорелись ее глаза, когда он заговорил о своей жизни в лагере… Здесь уж он был искренен до конца.

— Так, Леночка… Все у меня в жизни наперекосяк… — вздохнул Анатолий.

— Теперь у всех все так… Война, — сказала Лена.

— Война-то война, но и сам немало натворил дуростей, — отвечал Анатолий и вспомнил о своей вчерашней, последней. «Поторопился… Можно было бы и после поездки. А может, у них что и вышло бы… Тогда и прощение, и ордена», — подумал он. Теперь уже он и сам был не рад, что вызвал сочувствие девушки, которая ему нравилась. И он испытал вдруг забытое давно чувство — укоры совести. До сих пор, выполняя задания Миллера, Клыков тешил себя тем, что иного пути к спасению нет. Вначале задания были простые — прочесывали леса вместе с немцами, ходили в наряд на дежурство. Здесь ничего не требовалось, кроме пассивного выполнения приказа. Но в октябре Клыкова послали в единственную работавшую в округе школу с заданием прощупать настроения учителей. Его снабдили документами студента-практиканта. Он пробыл в школе недели две, тайно вел записи разговоров. Там он сблизился с молодой учительницей Натальей Сергеевной. Романтическая девушка приняла