Третья Империя - Михаил Юрьев

Что же тут плохого, спросите вы, разве золотая середина не предпочтительнее крайностей (во всяком случае, таких, как в Халифате)? Плохого ничего, но цивилизационные установки – вещь специфическая: в них устойчивыми являются только крайности, а промежуточные состояния имеют тенденцию соскальзывать к полюсам. Это хорошо видно на примере той же России периода Второй Империи: с 1917-го до второй половины 50-х годов ХХ века там имела место установка на полное отрицание личного материального благосостояния. Царила почти полная уравниловка, и если бы тогда сказать, что, дескать, в капиталистических странах люди живут материально лучше, то большинство искренне ответило бы: ну и что? Разве это важно? У нас зато – то-то и то-то хорошо, а у них – то-то и то-то плохо. И такой настрой делал систему очень стабильной, потому что самая прочная защита от критики – когда ее признают, но вовсе не считают критикой. А со второй половины 50-х годов Никита Чуднуй зачем-то провозгласил главной целью государственной политики всемерное улучшение материального благосостояния советских людей. Наверняка многие обрадовались, но весьма скоро стал смущать умы следующий вопрос: если главное – благосостояние, тогда зачем нам система, которая по этому параметру явно уступает западным странам? А до того, при Иосифе Великом, так вопрос стоять не мог, благосостояние не считалось приоритетом – а если что-то имеет сугубо третьестепенное значение, то какая разница, что где-то оно лучше. И именно названный стратегический поворот при Никите Чуднум, а не что-то иное предопределил начало заката Второй Империи и ее последующую трансформацию обратно в капиталистическую страну.

В этом смысле Третья Российская Империя как цивилизация явно недотягивает до Второй по своей дистинктивности, то есть по степени отличия в базовых представлениях от иных цивилизаций. Та была совсем иным миром по сравнению с Западом – а эта все-таки является его версией, хотя и достаточно радикальной (продвинутой или ухудшенной – зависит от точки зрения). Интересно, что большинство моих собеседников в России вынуждены были соглашаться с таким взглядом, хотя и не сразу, а согласятся ли наши соотечественники – покажет время.

Что в первую очередь я имею в виду? Мы являемся двумя хотя и разными, но христианскими цивилизациями – и потому наше отличие друг от друга не может быть таким радикальным, как отличие от исламского Халифата или языческой Красной Империи. Но если Империя является версией западной цивилизации, то это значит, исходя из изложенного выше, что одна из версий является первичной, а вторая – ее производной и неизбежно раньше или позже скатится к первичной, то есть вернется к своим истокам.

Все время, что я был в России и приглядывался к ней, меня не покидало чувство, что дело обстоит именно так. Но какая из наших двух цивилизаций первична, а какая является отходом от исходной идеи? Искать ответ в прошлом непродуктивно: он будет разным в зависимости от того, к насколько давнему прошлому мы обратимся, и не факт, что самое давнее прошлое важнее. Не слишком продуктивна и апелляция к исходной христианской идее: западная Церковь выводит из нее гуманизм, а восточная из нее же – его отрицание. Мне представляется, что более конструктивным, хотя тоже не очевидным подходом будет оценка, насколько эти две цивилизации будут устойчивы к возможным будущим угрозам и катаклизмам, которые может готовить нам день завтрашний. Даже не потому, что нечто исходное и первичное наверняка окажется устойчивее, чем его версии, а потому, что при серьезном кризисе менее устойчивый вариант неизбежно скатится к более устойчивому.

Не берусь делать однозначных предсказаний, тем более что никто не знает, о каких кризисах может идти речь, но российская цивилизация, особенно в ее нынешнем виде, произвела на меня впечатление обладающей большой жизнеспособностью и огромным запасом прочности. Я имею в виду не только ее способность к мобилизационным усилиям – это для России традиционно, – но и то, что их система в лихую годину испытаний явно обеспечит высокую государственную и социальную стабильность. То есть она не пойдет вразнос, добавляя к исходной угрозе самокатализирующийся распад, от которого империи обычно и рушатся: таких проявлений будет не много, в силу общего российского настроя на консенсус («соборность»), а те, что случатся, будут быстро и безжалостно раздавлены – потому что есть кому это сделать. В государственном организме Империи опричнина играет роль скелета – она не велика в сравнении с основной массой граждан, но сообщает государству жесткость. Наше же общество весьма однородно, несмотря на наличие различных групп, и это придает ему большую динамичность – но лишает его жесткости. И если критерий устойчивости в критической ситуации для решения нашего вопроса верен, то весьма вероятно, что первичной из наших двух цивилизаций, а значит, той, которая переживет вторую, является цивилизация русская.

Так что если вернуться к вопросу, с которого я начал это заключение – чего нам ждать от России, – то надо сказать следующее. Империя нам не друг и не враг, ей нет до нас особого дела, как и до остальных, так что в минуту серьезной опасности нам не надо ждать от нее ни ножа в спину, ни руки помощи. Но не исключено, что на самом деле нас ждет объединение, причем не завоевание или какое-либо иное подчинение, а истинное цивилизационное слияние как результат эволюции: в конце концов, мало кто усомнится в том, что мы происходим из одного истока. Впрочем, будущее не дано знать никому.

Перед тем как закончить свой труд, не могу не поделиться еще одним ощущением. Я читал немало разных фантастических романов, где речь шла о том, как в будущем всех людей при рождении станут подвергать определенному хирургическому или ментальному воздействию для устранения у них любых агрессивных проявлений, – это весьма распространенный сюжет. И во всех этих романах совершенно справедливо утверждается, что в этом случае становятся общественно запретными и даже внутренне невозможными для человека любые риск и опасность, во всяком случае без жизненной на то необходимости, – они действительно являются обратной стороной агрессивности. Так вот, побывав в Империи, я неожиданно почувствовал, что у нас в Федерации это будущее уже наступило.

Посмотрите на наших спортсменов: у нас почти во всех видах спорта обязательны всякого рода защитные приспособления для предотвращения травм, а в России даже в боксе нет перчаток – кулаки обматываются только эластичным ремнем, а голова не защищается вовсе. У нас в любом спортивном поединке-единоборстве судья мгновенно остановит бой, если один из участников «поплыл», а в Империи они будут биться до полной отключки одного из соперников. Конечно, при нынешнем состоянии регенеративной и вообще восстановительной медицины почти любая травма будет быстро вылечена – но ведь это же очень больно и выглядит крайне жестоко со стороны! Русских это, однако, совершенно не смущает. Еще бы, ведь там весьма популярны гладиаторские бои (у нас запрещенные под страхом тюрьмы), с настоящим холодным оружием, которое нередко наносит травмы, несовместимые с жизнью даже при нынешнем уровне медицины.

То же и в быту: например, у нас во всех автомобилях встроены ограничители скорости и резкости поворота и торможения, а также автоматическое принудительное переключение на компьютерное управление в опасных ситуациях. А у русских не только этого нет (не в смысле что не изобретено, а закон этого не требует), но и вообще скорость движения на трассах не ограничена. Поэтому, кстати, там даже езда в пьяном состоянии не запрещена – но наказание за ДТП в пьяном виде намного более жесткое (у нас обязательный индикатор алкоголя физически не даст вам завести машину). Считается, что угроза наказания за ДТП, не говоря уж о страхе своих и чужих травм, есть достаточный ограничитель для ответственных людей – а безответственных не удержишь и угрозой наказания за превышение скорости или пьяную езду. И носить огнестрельное оружие – и пускать его в ход при любом нападении – у них также разрешено – у нас это запрещено с 10-х годов, да и последние лет тридцать до этого было разрешено не везде и с большими оговорками.

То есть русские по сравнению с нами куда меньше боятся крови и смерти – и своей, и чужой: абстрактно вроде бы боятся (своей, во всяком случае), а вот судя по их поведению – нет. Также они не слишком боятся обидеть друг друга – в общении они гораздо прямолинейнее нас. Я думаю, что именно в этом причины отсутствия у них понятий политкорректности. И то, что у них в сущности разрешена месть (закон прямо этого не декларирует, но уголовной ответственности за адекватную месть нет – см. раздел «Преступления» главы «Правоохранительная система»), укладывается в ту же закономерность.