451° по Фаренгейту. Повести. Рассказы - Рэй Брэдбери

покинутой сцене и доскам, которые издавали музыкальные звуки, если пройтись по ним к берегу навстречу другим землям.

Дзинь! Раздался нежный звон, вызванный ногой мистера Триддена, и они поплыли домой по покинутым солнцем лугам с увядшими цветами, по лесам, навстречу городу, который, казалось, сдавил бока трамваю своим кирпичом, асфальтом и древесиной, когда мистер Тридден остановился, чтобы высадить ребятишек на тенистой улице.

Чарли и Дуглас вылезли последними и стояли около высунутого языка трамвая – складной подножки, вдыхая электричество, наблюдая за перчатками мистера Триддена на латунных рычагах.

Дуглас провел пальцами по зеленому речному мху, посмотрел на серебро, медь, винного цвета потолок.

– Что ж, еще раз до свидания, мистер Тридден.

– До свидания, мальчики.

– Увидимся, мистер Тридден.

– До встречи.

В воздухе раздался легкий вздох. Дверца захлопнулась, втянув свой рифленый язычок. Трамвай медленно отплыл навстречу вечеру, ярче солнца и мандаринов, в сиянии золота и лимона, завернул за угол вдалеке и пропал из виду, исчез.

– Школьные автобусы!

Чарли подошел к бордюру.

– Теперь уже и в школу не опоздаешь. Прямо с порога забирать будут. Так и проживешь всю жизнь без опозданий. Дуг, это же какой-то кошмар, ты только подумай!

Но Дуглас стоял на лужайке, рисуя в своем воображении завтрашний день, когда придут люди и зальют серебристые рельсы горячим битумом, и никому в голову не придет, что здесь когда-то бегал трамвай. Он знал, что понадобится уйма лет, чтобы забыть про рельсы, как бы глубоко они ни были погребены. Однажды осенним, весенним или зимним утром он проснется и, даже не подходя к окну, просто лежа в тепле и уюте своей постели, расслышит его, еле-еле, далеко-далеко.

И за поворотом утренней улицы, между стройными рядами вязов, платанов и кленов, в тиши перед началом дня, у своего дома он услышит знакомые звуки, словно тиканье часов, громыхание дюжины железных бочек, гудение одной-единственной гигантской стрекозы на рассвете. Как карусель, как электрическое завихрение, цвета синей молнии, приближающееся, нагрянувшее и промчавшееся. Перезвон трамвая! Словно кран с газировкой шипел, когда выпускалась и складывалась подножка, и в своих грезах он снова пускался в плавание по утаенной и захороненной дороге к утаенной и захороненной цели…

* * *

– Сыграем в «выбей банку» после ужина? – предложил Чарли.

– Еще как сыграем! – подхватил Дуглас.

ХVIII

Обстоятельства жизни Джона Хаффа, двенадцати лет от роду, излагать просто и недолго. Ни один индеец племени чокто или чероки не сравнился бы с ним в искусстве чтения следов. Он мог сигануть с верхотуры, как шимпанзе с лианы. Он умел задержать дыхание под водой аж на две минуты. Он умел нырнуть в одном месте и всплыть в пятидесяти ярдах ниже по течению. Он отбивал бейсбольные мячи прямиком в яблоню, вытрясая из нее целый урожай яблок. Он, как никто другой в нашей ватаге, умел перемахивать через шестифутовые садовые ограды, вскарабкиваться на ветки и спускаться с богатой добычей персиков, напиханной под рубашку. Он бегал и смеялся. Сидел непринужденно. Не задирался. Не вредничал. У него были темные курчавые волосы и зубы белые, как сливки. Он знал наизусть все ковбойские песни и готов был научить кого угодно, стоило лишь попросить. Он знал названия всех полевых цветов, знал, когда восходит и заходит луна, когда начинаются и кончаются отливы. Он был единственным божеством ХХ века, которого Дуглас Сполдинг знавал в Гринтауне, штат Иллинойс.

И вот они с Дугласом делали очередную вылазку за город теплым и совершенным, как мраморный шарик, днем, под высоким небом дутого синего стекла. Зеркальные воды ручьев веером переливались через белые камни. Денек и впрямь выдался безукоризненный, как пламя свечи.

Дуглас шагал и думал: пусть этот день продлится вечно, такой безупречный, идеальный. Запах травы стремительно уносился далеко вперед со световой скоростью. Твой лучший друг насвистывал, как иволга, притопывая, а ты гарцевал по пыльным тропкам, позвякивая ключами. Все было совершенно, осязаемо, вблизи, рядом и навсегда.

День был такой славный, как вдруг, откуда ни возьмись, набежали тучи, заслонили солнце, да так и застряли.

На протяжении нескольких минут Джон Хафф что-то тихо говорил. Дуглас остановился посреди тропы и взглянул на него.

– Джон, повтори, что ты сказал.

– Ты все слышал, Дуг.

– Ты сказал, что… уезжаешь?

– Билет на поезд в кармане. Ту-тууу. Чух-чух-чух. Уууууу…

Его голос сошел на нет.

Джон скорбно достал желто-зеленый билет, и они принялись его разглядывать.

– Сегодня вечером! – воскликнул Дуглас. – Вот черт! Мы же собирались играть в «красный свет, зеленый свет» и в «статуи»! Как же так неожиданно? Сколько я себя помню, ты жил в Гринтауне. Нельзя же так ни с того ни с сего вдруг взять и уехать!

– Это все мой папа, – сказал Джон. – Получил работу в Милуоки. До сегодняшнего дня ничего не было известно…

– Какая жалость! У нас же на той неделе баптистский пикник, и большой карнавал ко Дню труда, и Хэллоуин… а твой папа не мог бы еще подождать?

Джон покачал головой.

– Вот беда! – сказал Дуглас. – Дай-ка присесть.

Они уселись под старым дубом на стороне холма, откуда открывался вид на город, и солнце бросало вокруг них большие трепетные тени; под сенью дуба царила пещерная прохлада. Солнце окрасило город зноем, окна стояли нараспашку. Дугласу захотелось побежать назад, туда, где город своим весом, массой своих домов заключит Джона в свои объятия и помешает ему убежать.

– Но ведь мы друзья, – беспомощно сказал Дуглас.

– И всегда ими будем, – заверил его Джон.

– Ты же сможешь приезжать к нам, скажем, раз в неделю?

– Папа говорит, только раз или два в год. Все же восемьдесят миль.

– Восемьдесят миль – разве это далеко! – вскричал Дуглас.

– Нет, совсем не далеко, – согласился Джон.

– У моей бабушки есть телефон. Я буду тебе звонить. А может, мы все приедем к тебе. Вот было бы здорово!

Джон долго молчал.

– Ну, давай поговорим о чем-нибудь, – предложил Дуглас.

– О чем?

– Да если ты уезжаешь, у нас с тобой найдется миллион всяких тем, о которых мы бы говорили сейчас, через месяц: богомолы, цеппелины, акробаты, шпагоглотатели! Как будто ты никуда не уезжаешь, кузнечики, плевки табаком!

– Странно, но мне неохота говорить о кузнечиках.

– Тебе же всегда хотелось!

– Да. – Джон, не отрываясь, смотрел на город. – Просто мне не к спеху.

– Джон, что с тобой? Ты не в себе…

Джон смежил веки и поморщился.

– Дуг, дом Терле, второй этаж, помнишь?

– Еще бы.

– Цветные стекла в круглых оконцах. Они там всегда были?

– Конечно.

– Уверен?

– Ты еще не родился,