Николай II. Отречение которого не было - Петр Валентинович Мультатули

что происходит. Царь ничего не знал. Оказалось, что царю не была доложена ни одна телеграмма Родзянко. Не были доложены и телеграммы главнокомандующих, за исключением первой, посланной генерал-адъютантом Алексеевым.

В час ночи под 1-е марта генерал Цабель, возмущённый, заявил Воейкову, что это недопустимо и что если они не пойдут к царю и не доложат обо всём, он сам, устранив их силой, пойдёт и скажет всё. Воейков сказал, что сделает это»[1014].

Объективный анализ событий, происходивших в последней поездке императора Николая II, заставляет придти к выводу, что изложенные в цитируемой статье факты имеют отношение к реальным событиям. Мы уже писали, что император находился во время своего путешествия в информационной блокаде. Ясно, что эта блокада была организована военно-думскими заговорщиками. Но также ясно, что эти заговорщики не имели бы успеха, если бы у них не было своих союзников в литерных поездах. Причём союзников на весьма высоком уровне. В связи с этим, требует особого изучения поведение дворцового коменданта В. Н. Воейкова.

Воейков говорил на допросе Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства (ВЧСК), что, получив сведения о захвате Любани и Тосно, он разбудил Государя и доложил ему обстановку. Государь выслушал спокойно доклад и приказал повернуть обратно на Бологое, а в Бологом свернуть на запад и идти на Псков, потому что там есть аппарат Юза (усовершенствованный телеграфный электромеханический аппарат, изобретение английского физика Д. Юза), то есть прямое сообщение с Петроградом. Воейков вышел от Государя весёлым и сказал: «Мы едем в Псков, теперь вы довольны?»

Таким образом, по Воейкову и Дубенскому получается, что Николай II вдруг сам согласился с мнением Дубенского о Пскове, ранее им отвергаемое. На самом деле всё в этом эпизоде вызывает глубочайшие сомнения.

Во-первых, почему император, который ещё четыре часа назад в Вышнем Волочке проигнорировал слухи о занятии Тосно революционерами и твёрдо приказал следовать в Царское Село, вдруг в Малой Вишере поверил точно таким же слухам о захвате Любани и приказал уезжать в Псков? Что изменилось в Малой Вишере по сравнению с Вышним Волочком? Ровным счётом ничего.

Тем более что по свидетельству Мордвинова начальник императорских поездов М. Ежов заверил, что «путь не испорчен и до Любани свободен. Он добавил, что Тосно и Гатчина, через которые нам приходилось разворачивать на Царское, лишь по слухам заняты бунтующими и теперь идёт проверка этих слухов»[1015].

Во-вторых, весьма сомнительно, чтобы Николай II, который считал жизненно важным как можно скорее прорваться в Царское Село, вдруг решил поехать за 320 вёрст назад пообщаться по Юзу. Что давали ему эти переговоры? Ничего, по сравнению с той катастрофической потерей времени, к которой они бы привели.

В-третьих, почему император Николай II решил возвращаться, скажем, не в Могилёв, а в Псков? Да, Государь знал, что Ставке доверять нельзя, но ещё больше он знал, что нельзя доверять генералу Рузскому, которого до своего отъезда в Ставку снял с должности командующего Петроградским округом и от которого вечером 27-го февраля получил телеграмму с поддержкой требований Родзянко. Что выигрывал император, повернув в Псков? Ровным счётом ничего. Он отдавал себя сам во власть сомнительного в своей преданности генерала Рузского.

В своих воспоминаниях Воейков по-другому, чем надопросе в ВЧСК представляет свой разговор с императором в Малой Вишере: «Ко мне в купе пришли начальствующие лица обоих поездов с докладом, что по сведениям из Тосно станция Тосно занята революционными войсками, прибывшими из Петрограда, и что дальнейшее следование императорского поезда представляет опасность, так как телеграф на Тосно не работает. Кроме этих сведений, мне была сообщена телеграмма коменданта поручика Грекова о направлении императорского поезда на Тосно — Семрино, а прямо из Тосно на Петроград.

Я доложил Государю сведения, поступившие от моих подчиненных, и спросил, что ему угодно решить. Тогда Государь спросил меня:

— А вы что думаете?

Я ему ответил, что ехать на Тосно считаю безусловно нежелательным. Из Малой же Вишеры можно проехать на Бологое и оттуда попасть в район, близкий к действующей армии… Государь мне ответил, что хотел бы проехать в ближайший пункт, где имеется аппарат Юза»[1016].

Таким образом, из этого отрывка становится очевидным, что Николай II не предлагал ехать в Псков. Он хотел проехать к ближайшей станции, где была прямая связь с Петроградом.

Нас хотят уверить, что такая прямая связь была только в Пскове. Одна это не так. Прямой провод имелся на станции Дно[1017]. Кстати, почти наверняка телеграфный электромеханический аппарат был и на станции Бологое, так как ещё в 1865 году Д. Юз был приглашен в Россию для руководства вводом в эксплуатацию своих аппаратов на телеграфной линии Петербург — Москва[1018]. Как известно, Бологое крупнейшая станция между Петербургом и Москвой, и странно, если она не была оборудована современной телеграфной связью.

Мордвинов нам излагает причины разворота на Бологое несколько в ином ключе. Он пишет, что в три часа ночи лёг спать и, проснувшись утром, обнаружил, что поезд идёт в обратном направлении. Ситуацию разъяснил граф Граббе, который сообщил, что пришло подтверждение, что Любань занята большой толпой восставших солдат, которые испортили железнодорожный путь и что проехать через Тосно нельзя. Поэтому решили «вернуться назад в Бологое и кружным путём через Старую Руссу, Дно и Вырицу поехать в Царское Село. […] До прибытия нас на Старую Руссу никаких предположений о перемене нашего маршрута на Псков не было»[1019].

Таким образом, мы снова встречаемся с вопиющими путаницей и разногласиями в воспоминаниях членов царской свиты, что наводит на мысль об их сознательном искажении фактов.

Как бы там ни было, никакими причинами нельзя объяснить решение следовать во Псков. Оно противоречило здравому смыслу. Псков как конечная цель маршрута не мог быть выбран императором Николаем II.

Это обстоятельство допускает предположение, что в ночь с 28-го февраля на 1-го марта Государь перестал распоряжаться маршрутом своего собственного поезда.

Это предположение становится уверенностью, когда мы знакомимся с телеграммами, касающимися следования литерных поездов, отправляемыми в Военную комиссию Государственной Думы, непосредственно А. А. Бубликову и его подчинённым. Эти телеграммы не оставляют сомнений в том,