Хроники Артура - Бернард Корнуэлл

– Котел, о принц.

Тонкие губы Мэурига раздвинулись в улыбке.

– Ты не думаешь, лорд Дерфель, что наши кузнецы за неделю выковали бы тебе десяток котлов?

– Теперь буду знать, к кому следующий раз обращаться за кастрюльками, о принц.

Мэуриг резко выпрямился от такого оскорбления, но Агрикола улыбнулся.

– Что-нибудь понял? – спросил меня старик, когда Мэуриг ушел.

– Я не знаю латыни, господин.

– Он жаловался, что один из вождей не заплатил подать. Бедолага должен нам тридцать копченых лососей и двадцать телег дров. Рыбины до сих пор не прислал ни одной, а дров – только пять телег. Чего Мэуриг не может понять, так это что прошлой зимой в селениях Киллига был мор, рыбу в реке Уай давно всю выловили, и тем не менее Киллиг обещал мне два десятка копейщиков. – Агрикола возмущенно сплюнул. – Десять раз на дню!.. Десять раз на дню принц является сюда с вопросом, который любой придурковатый писарь разрешил бы в мгновение ока. Если в только его отец препоясал чресла и вернулся на трон!

– Насколько болен Тевдрик?

Агрикола пожал плечами.

– Тевдрик не болен, а устал. Мечтает отдать трон, выбрить себе голову и стать монахом. – Он снова сплюнул на пол палатки. – Однако я с принцем управлюсь. Позабочусь, чтобы его красотки отправились на войну.

– Красотки? – удивился я.

– Он хоть и слеп как крот, а на любую смазливую девчонку кидается, как ястреб на мышь. Их у него много. А почему бы и нет? На то он и принц. – Старик отцепил ножны и повесил их на гвоздь, вбитый в центральный кол шатра. – Завтра выступаешь?

– Да, господин.

– Пообедай сегодня со мной. – Он знаком поманил меня из шатра и сощурился на небо. – Сухое будет лето, лорд Дерфель. Самое лето, чтобы убивать саксов.

– Об этом лете сложат множестве песен, – с жаром воскликнул я.

– Иногда я думаю, что в этом-то наша беда, – мрачно заметил Агрикола. – Мы слишком много поем и слишком мало убиваем саксов.

– Сейчас будет иначе, – пообещал я.

То был год Артура, год предстоящей великой победы.

Из Магниса мы двинулись по римской дороге, соединяющей внутренние области Британии. Шагали быстро, до Кориниума добрались за два дня. Славно было вновь оказаться в Думнонии. Пятиконечная звезда на наших щитах удивляла встречных, но, заслышав мое имя, селяне опускались на колени и просили благословения у Дерфеля Кадарна, победителя при Лугг Вейле и Воина Котла. Судя по всему, слава моя гремела по всему родному краю – по крайней мере, среди язычников. В городах и больших селах, где преобладали христиане, нас встречали проповедями: хорошо, мол, что вы идете воевать с саксами, это дело Божье, однако если вы погибнете в бою, не отрекшись от старых богов, ваши души попадут в ад.

Я страшился саксов больше, чем христианского ада. Они были сильным противником – голодным, остервенелым и многочисленным. В Кориниуме нас достигли слухи о ладьях, которые каждый день доставляют к берегам Британии диких воинов вместе с оголодавшими семьями. Захватчикам нужна была земля; они готовились выставить против нас сотни копий, мечей и боевых топоров, но мы по-прежнему не сомневались в победе. Глупцы, мы с легким сердцем шли на эту войну – наверное, после кровавой бойни в Лугг Вейле вообразили себя непобедимыми. Мы были молоды, могучи, нас любили боги и вел Артур.

В Кориниуме я встретил Галахада. После расставания в Повисе он помог Мерлину доставить Котел в Инис Видрин, а весну провел в Кар Амбре, вместе с Саграмором совершая набеги далеко в глубь Ллогра. Саксы, предупредил он, ждут нападения и сложили на каждом холме дрова для сигнальных костров. Галахад прибыл в Кориниум на великий военный совет, который созвал Артур. Он привел с собой Кавана и тех из моих людей, кто отказался пойти в Ллейн. Каван опустился на одно колено и попросил, чтобы я разрешил им вновь принести клятву.

– Мы не присягали никому, кроме Артура, – сказал он, – и тот позволил нам идти под твое начало, если ты согласишься.

– Я думал, ты уже разбогател и вернулся в Ирландию, – заметил я.

Он улыбнулся.

– Игральная доска по-прежнему при мне, господин.

Я приветствовал его у себя на службе. Он поцеловал клинок Хьюэлбейна, потом спросил, можно ли ему и его людям нарисовать на щитах звезды.

– Можно, – отвечал я, – только четырехконечные.

– Четырех? – Каван взглянул на мой щит. – У твоей пять лучей.

– Пятый луч, – сказал я, – означает Воинов Котла.

Он огорчился, но спорить не стал.

Я знал, что Артур меня не одобрит, слишком явно пятый луч подчеркивал превосходство одних воинов над другими, однако те, кто прошел Темную дорогу, заслужили такое отличие.

Я пошел поздороваться с воинами, которых привел Каван. Они встали лагерем возле реки Чурн, протекающей на востоке от Кориниума. Не менее сотни людей расположились на берегу речушки, ибо за римскими стенами места уже не осталось – столько народа собралось в городе. Основное войско стекалось к Кар Амбре, но вожди, прибывшие на совет, захватили с собой свиту, и в итоге на берегу Чурна раскинулся целый воинский стан. Выставленные у палаток щиты доказывали успех Артуровой стратегии: я видел черного гвентского быка, красного думнонийского дракона, силурийского лиса, Артурова медведя и символы вождей, которые, подобно мне, имели право на собственный знак: звезды, соколов, орлов, вепрей, Саграморов череп и одинокий христианский крест Галахада.

Кулух, двоюродный брат Артура, расположился вместе со своими копейщиками, но теперь поспешил мне навстречу. Мы бок о бок сражались в Беноике, и я полюбил его как брата. Кулух был громогласный, нетерпимый, грубый и неотесанный, и никогда я не встречал лучше соратника в бою.

– Говорят, ты забросил свой хлеб в принцессину печку, – сказал он, заключая меня в объятия. – Счастливчик. Тебе что, Мерлин заклятие сплел?

– Тысячу.

Кулух рассмеялся.

– Я тоже не жалуюсь. У меня три женщины, каждая готова выцарапать другим глаза, и все три брюхаты. – Он ухмыльнулся и почесал в паху. – Вши. Никак от них не избавлюсь. Одна радость – теперь они кусают и этого гаденыша Мордреда.

– Нашего короля? – поддразнил я.

– Гаденыша, – с ненавистью повторил Кулух. – Бью его смертным боем, а все равно не учится, поганец. – Он сплюнул. – Так ты завтра выступишь против Ланселота?

– Откуда ты знаешь?

Я сказал о своем решении только Агриколе, однако новость каким-то образом опередила меня. А может, мое отношение к силурийскому королю было и без того хорошо известно.

– Все знают, – сказал Кулух, – и все тебя поддерживают. – Он глянул мне за спину и сплюнул. – Воронье.

Я обернулся и увидел процессию монахов, идущих по другому берегу реки. Их было человек десять, бородатых, в черных рясах, распевающих какой-то свой гимн. За монахами ехали десятка два всадников; на их щитах, к моему изумлению, красовались силурийский лис и орлан Ланселота.

– Мне казалось, обряды назначены на послезавтра, – сказал я подошедшему Галахаду.

– Так и есть, – отвечал тот. Целью обрядов было призвать на наше войско благословение богов – в них должны были принять участие и друиды, и христианские священники. – Больше похоже на крещение, – добавил Галахад.

– Что такое крещение, Бел меня разрази? – осведомился Кулух.

– Внешний знак, мой дорогой Кулух, что Божья благодать смывает человеческие грехи.

Кулух загоготал, вызвав недовольный взгляд монаха, который, подоткнув рясу, вошел в мелкую речушку. Он неуклюже тыкал шестом, пытаясь отыскать достаточно глубокое место. Забавное зрелище привлекло к берегу немалое количество скучающих воинов.

Некоторое время ничего не происходило. Силурийские воины восседали на конях в некотором смущении. Монахи пели, их одинокий товарищ тыкал в дно шестом, который венчал серебряный крест.

– Так форель не поймаешь! – крикнул Кулух. – Возьми лучше острогу!

Копейщики на нашем берегу громко расхохотались, монахи злобно оскалились, не прекращая заунывного пения. К ним присоединились несколько женщин из города.

– Бабья религия, – презрительно бросил Кулух.

– Это и моя религия, дорогой Кулух, – тихо заметил Галахад. Они с Кулухом пререкались так всю долгую войну в Беноике; этому спору, как и их дружбе, не было конца.

Монах нашел-таки глубокое место, где вода доходила ему до пояса, и попытался установить крест, однако мешало течение. Каждая новая неудача вызывала взрыв смеха со стороны воинов. Среди них были и христиане, но они не старались унять товарищей.

Монах установил наконец крест, хотя и не особо прочно, и выбрался из реки. Воины засвистели и заулюлюкали, увидев тощие бледные ноги, которые монах торопливо прикрыл подолом рясы.