Костры амбиций - Том Вулф

В библиотеке зазвонил телефон. Шерман напрягся. «Пошел ты»? Но Оккиони ответил нормальным тоном. Вот он сунул голову в гостиную и сказал:

— Эт-самое, мистер Мак-Кой, там какая-то Салли Ротроут. Будете говорить с ней или как?

Салли Ротроут? Та женщина, рядом с которой он сидел у Бэвердейджей, та самая, которая сразу потеряла к нему интерес, а потом в упор его не видела в течение всего обеда. Зачем бы ей теперь говорить с ним? Да и ему за каким дьяволом с ней общаться? Незачем; но в полости вдруг сверкнул маленький огонек любопытства, и Шерман встал, глянул на Киллиана и, пожав плечами, вошел в библиотеку, сел за свой стол и взял трубку.

— Алло?

— Шерман? Это Салли Ротроут. — Шерман. Закадычнейшая подружка. — Надеюсь, я не слишком неудачный момент выбрала?

Неудачный момент? Снизу накатывал жуткий рев, орал и завывал мегафон, то и дело доносилось его имя. Мак-Кой!.. Мак-Кой!

— Впрочем, момент, конечно, сейчас у вас скверный, — проворковала Салли Ротроут. — Что я говорю! Но мне тут подумалось взять да позвонить, вдруг я могу чем-нибудь помочь.

Помочь? При звуках голоса в памяти всплыло ее лицо — неприятное, напряженное. С близорукими глазками, которые фокусировались где-то в четырех с половиной дюймах от переносицы собеседника.

— Ну спасибо, — выдавил из себя Шерман.

— Вы знаете, я живу всего в нескольких кварталах от вас. На той же стороне улицы.

— А, да.

— Наш дом на северо-западном углу. Если уж жить на Парк авеню, то северо-западный угол — лучше всего. Здесь столько солнца! Конечно, там, где живете вы, тоже неплохо. У вас в доме самые лучшие квартиры во всем Нью-Йорке. В вашей квартире я не бывала с тех пор, как в ней жили Мак-Лауды. Они там жили перед Китреджами. Кстати, из моего окна — оно на углу — видна вся Парк авеню вплоть до вашего дома. Как раз туда я сейчас и смотрю — эта толпа, какое безобразие! Я очень за вас с Джуди переживаю; просто не могла не позвонить, не узнать, вдруг я могу чем-то помочь. Надеюсь, это не очень неуместно?

— Нет, вы очень добры. Кстати, откуда у вас мой телефон?

— Я позвонила Инее Бэвердейдж. Или не надо было?

— Сказать по правде, в данный момент это ну абсолютно никакого значения не имеет, миссис Ротроут.

— Салли.

— В любом случае спасибо.

— Я к тому, что, если я вам могу чем-то помочь, дайте знать. То есть помочь с квартирой.

— С квартирой?

Опять гул… рев… Мак-КОЙ! Мак-КОЙ!

— Если вы решите что-нибудь сделать с квартирой. Я работаю у Беннинга Стюртванта, как вы, вероятно, знаете, и мне известно, что люди в подобных ситуациях предпочитают собственности живые деньги. Ха. Ха. Мне и самой они не помешали бы! Короче, в этом есть смысл, и я вас уверяю — уверяю вас, — я вам могу устроить три с половиной за вашу квартиру. Запросто. С гарантией.

Удивительной наглости баба. Сие уже за гранью добра и зла, за пределами… приличий. Поразительно.

Шерман не удержался от улыбки, а он уж и не предполагал, что еще может улыбаться.

— Ну-ну-ну-ну, Салли. Ваша дальновидность меня восхищает. Один взгляд с прищуром из северо-западного окошка, и нашли квартиру для продажи!

— Вовсе нет! Мне просто подумалось…

— Ну, так вас на шаг опередили, Салли. Вам придется договариваться с человеком по имени Элберт Богель.

— А кто это?

— Это адвокат Генри Лэмба. Он мне вчинил иск на сто миллионов долларов, и я теперь не уверен, вправе ли я продать даже коврик из-под двери. Ну, может, коврик и можно. Хотите помочь мне продать коврик?

— Ха, ха, нет. В ковриках я не разбираюсь. Я не пойму, разве вам могут наложить арест на имущество? По-моему, это было бы несправедливо. Все-таки вы ведь жертва, правильно? Я сегодня прочла статью в «Дейли ньюс». Обычно я читаю там только Бесс Хилл и Билла Хатчера, а тут листаю, листаю, бац! — ваша фотография. Я говорю: «Бог мой, это же Шерман!» Ну и прочла статью — что вы просто спасались от попытки ограбления. Это же несправедливо! — Она болтала и болтала без умолку. Абсолютно непробиваема. Насмешками такую не проймешь.

Повесив трубку, Шерман возвратился в гостиную.

— Кто это был? — спросил Киллиан.

— Одна женщина, она торгует недвижимостью, на обеде познакомились. Хочет посодействовать с продажей квартиры.

— Сколько она вам за нее пообещала?

— Три с половиной миллиона долларов.

— Так, это сколько же будет… — наморщил лоб Кил-лиан. — Если ей положено шесть процентов комиссионных, это мммммм… двести десять тысяч. Есть ради чего выглядеть бесстыжей. Но в одном она молодец.

— В чем же?

— Она заставила вас улыбнуться. Так что не такая уж она дрянь.

Опять рев, громче прежнего… Мак-КОЙ!.. Мак-КОЙ!.. С минуту Шерман с Киллианом вдвоем стояли посреди гостиной, слушали.

— Господи, Томми, — сказал Шерман. Не отдавая себе отчета, он впервые обратился к адвокату по имени. — Прямо не верится, что я вот так вот стою здесь, а вокруг такое творится. Заперт в квартире, а Парк авеню оккупирована толпой, которая хочет убить меня. Убить меня!

— Ну, гооооосподи боже мой, уж этого-то они меньше всего хотят, мертвым вы для Бэкона гроша ломаного не будете стоить, а с живого он с вас надеется иметь большой навар.

— Бэкон? Ему-то с этого какой навар?

— Навар на миллионы, вот какой. Не могу доказать, но мне кажется, что все затеяно ради гражданского иска.

— Так ведь судится-то со мной Генри Лэмб. Вернее, мать от его имени. Каким образом что-то может перепасть Бэкону?

— Давайте прикинем. Кто будет представлять Генри Лэмба в суде? Элберт Вогель. А как мать Генри Лэмба вышла на Элберта Вогеля? Она что — в восторге от его блистательной защиты ютикской четверки или ваксахачиской восьмерки в шестьдесят девятом году? Не смешите меня. На Вогеля ее вывел Бэкон, потому что они работают на пару. Из того, что Лэмбы получат по иску, Вогелю отломится по меньшей мере треть, и он непременно поделится с Бэконом или будет иметь дело с довольно решительными ребятами. Если я что-то в этом мире знаю от и до, так это про адвокатов и про то, откуда к ним деньги приходят и куда уходят.

— Но Бэкон затеял всю эту катавасию с Генри Лэмбом еще до того даже, как он вообще узнал о моем в ней участии.

— Ну, сначала они ополчились только на клинику — халатность, то да се. Собирались судиться с городскими властями. Подними Бэкон хорошую бучу в прессе, присяжные дали бы им все, что они хотят. Присяжные в гражданском иске… да еще с расовым уклоном? У него верный прицел.

— Так ведь это и на меня распространяется, — проговорил Шерман.

— Скрывать не стану… Конечно. Но если вы выиграете уголовное дело, не будет и гражданского.

— А если я уголовное дело не выиграю, мне на гражданское уже будет плевать, — очень помрачнев, сказал Шерман.

— Но уж в одном — признайтесь — вам повезло, — этаким бодрячком вскинулся Киллиан. — На Уолл-стрит вы теперь гигант. Гигант навыворот, но все-таки гигант, бллин. Видели, как о вас написал Фланнаган в «Дейли ньюс»? Легендарный ворошитель ценных бумаг, лучший специалист компании «Пирс-и-Пирс». Легендариый. Уже при жизни стали легендой. Тот самый сын «аристократичного Джона Кэмпбелла Мак-Коя», бывшего главы фирмы «Даннинг спонджет и Лич». Вы легендарный аристократ, гений банковского дела. Бэкон небось думает, будто половина всех денег в мире — ваши.

— Сказать по правде, — отозвался Шерман, — я даже не знаю, где наскрести денег, чтобы заплатить… — он махнул рукой в сторону библиотеки, где окопался Оккиони. — В этом гражданском иске учтено все. Они зарятся даже на ежеквартальную долю прибыли, которую я должен был получить в конце этого месяца. Представления не имею, как они о ней узнали. Даже называют ее служебным шифром: «пирог Б». Должно быть, у них есть свой человек в «Пирс-и-Пирсе».

— «Пирс-и-Пирс» ведь о вас позаботится, правда же?

— Ха. В фирме «Пирс-и-Пирс» меня уже списали вчистую. Понятия взаимовыручки на Уолл-стрит не существует. Может, когда-то она и была — так, во всяком случае, по словам отца выходит, — но теперь нет. Всего один раз мне позвонили с фирмы, и то это был вовсе не Лопвитц. Звонил Арнольд Парч. Спросил, не могут ли они чем-нибудь помочь, и не чаял, как бы скорей повесить трубку, — вдруг я что-нибудь эдакое удумаю. Да что «Пирс-и-Пирс»? Все наши друзья повели себя так же. Жена не может договориться даже с кем бы поиграть дочке. Ребенку шесть лет…

Он замолк. Внезапно ощутил неловкость, что так выставляет перед Киллианом свои личные обиды. Чертов Гарланд Рид с женой! Не дают Кэмпбелл поиграть с Маккензи! Выдумывают какие-то совершенно дикие причины… Гарланд ни разу даже не позвонил, а они знают друг друга всю жизнь. Ну, хоть Роли звонит, нашел в себе смелость, и то ладно. Три раза звонил. У него бы, пожалуй, хватило духу даже зайти… если эти «судьи — мы» освободят когда-нибудь Парк авеню… Может, и зайдет еще…

— Чертовски хорошо отрезвляет, когда видишь, как быстро все покатилось, едва сдвинувшись, — сказал Киллиану Шерман. Ему вовсе не хотелось пускаться в откровенности, но он не мог с собой сладить. — Все твои связи, все люди, с которыми ходил в школу и в колледж, люди из твоего клуба, люди, с которыми вместе ездил обедать, — все на тонкой ниточке, Томми, все эти связи, из которых состоит жизнь, и когда ниточка рвется… хлоп!.. И все… Дочку ужасно жалко, малышку мою. Будет горевать по мне, своему папе, по тому папе, которого помнит, и ей невдомек, что он уже мертв.