6. Остров Пингвинов. Рассказы Жака Турнеброша. Семь жен Синей Бороды. Боги жаждут - Анатоль Франс

После ужина Гамлен поспешил к «Амуру Живописцу» и стремительно вбежал в голубую комнату, где каждую ночь его ожидала Элоди.

— Ты отомщена! — сказал он. — Жака Мобеля уже нет в живых. Телега, в которой его повезли на казнь, проехала под твоими окнами, окруженная факелами.

Она поняла.

— Негодяй! Это ты его убил, а он не был моим любовником! Я не знала этого человека… никогда не видала его… Каков он был собою? Наверно, молод, красив?.. И ни в тем не повинен!.. А ты убил его, негодяй! Негодяй!

Она лишилась сознания. Но и в обмороке, так походившем на смерть, она чувствовала, как, вместе с ужасом, ее заливает волною страсть. Она наполовину пришла в себя: из-под отяжелевших век показались белки глаз, грудь вздымалась, бессильно повисшие руки искали любовника. Она сжала его в своих объятиях, впилась ему в тело ногтями и, прильнув судорожно раскрытым ртом, запечатлела на его губах самый немой, самый глухой, самый долгий, самый скорбный и самый восхитительный из поцелуев.

Она тянулась к нему всем телом, и чем ужаснее, беспощадней и свирепей он ей представлялся, чем больше обагрял он себя кровью своих жертв, тем сильнее жаждала она его.

XVII

Двадцать четвертого брюмера, в десять часов утра, когда лучи солнца, окрасив небо в розовый цвет, уже разгоняли холод ночи, в бывшую церковь варнавитов явились граждане Гено и Делурмель, делегаты Комитета общественной безопасности, и потребовали, чтобы их провели в Наблюдательный комитет секции, в залу капитула, где находился в это время гражданин Бовизаж, подкладывавший поленья в камин. Но из-за его маленького роста вошедшие не сразу заметили его.

Надтреснутым, слабым, как у большинства горбунов, голосом гражданин Бовизаж предложил делегатам присесть и заявил, что он к их услугам.

Гено спросил его, не знает ли он бывшего дворянина дез Илетта, проживающего близ Нового моста.

— Это субъект, которого мне поручено арестовать, — прибавил он.

И он предъявил приказ Комитета общественной безопасности.

Бовизаж, порывшись немного в памяти, ответил, что не знает никого по имени дез Илетт; что подозрительная личность, носящая эту фамилию, возможно, даже не живет в их секции: ведь некоторые участки секций Музея, Единства, Марата и Марселя тоже расположены близ Нового моста; что если этот человек и живет в их секции, то не под именем, которое обозначено в приказе Комитета, но что тем не менее он будет немедленно разыскан.

— Не будем терять времени! — сказал Гено. — Нашу бдительность пробудило письмо одной из его сообщниц, которое было перехвачено и доставлено в Комитет еще недели две тому назад, но гражданин Лакруа только вчера вечером получил возможность ознакомиться с его содержанием. Мы завалены доносами: они поступают отовсюду и в таком изобилии, что мы не знаем, за кого раньше приняться.

— Доносы стекаются и к нам, в Наблюдательный комитет, — не без гордости ответил Бовизаж. — Одни доносят из чувства гражданского долга, другие — ради награды в сто су. Есть много детей, которые доносят на родителей, зарясь на наследство.

— Это письмо, — снова заговорил Гено, — исходит от бывшей дворянки Рошмор, распутной женщины, у которой играли в бириби, и адресовано оно гражданину Ролину, но в действительности предназначено какому-нибудь эмигранту, находящемуся на службе у Питта. Я захватил письмо с собою, чтобы сообщить вам все, что касается дез Илетта.

Он вынул письмо из кармана.

— Начинается оно длинным перечнем членов Конвента, который, по словам этой женщины, можно было бы подкупить деньгами или обещанием предоставить им крупный пост при новом правительстве, более прочном, чем теперешнее. Затем идет следующее место:

Я только что была у господина дез Илетта, живущего близ Нового моста, на чердаке, где его сам черт не найдет; он вынужден зарабатывать себе на хлеб, делая картонных паяцев. В его суждениях много здравого смысла, вот почему я передаю вам наиболее существенное из того, что он говорил мне. Ему не верится, что настоящее положение вещей продержится долго. Он не думает, что конец нынешнему порядку наступит только с победой коалиции, и события, по-видимому, подтверждают его мнение: вы ведь знаете, что за последнее время вести с войны далеко не отрадны. Он считает более вероятным исходом восстание простонародья, восстание, в котором сыграют видную роль и женщины, еще глубоко приверженные религии. Он полагает, что ужас, внушаемый Революционным трибуналом, вскоре объединит всю Францию против якобинцев. «Этот трибунал, — заметил он шутя, — который судит французскую королеву и разносчицу хлеба, похож на Вильяма Шекспира, столь любезного сердцу англичан…» По его мнению, не исключена возможность, что Робеспьер женится на дочери короля и провозгласит себя протектором королевства.

Я была бы вам весьма признательна, милостивый государь, если бы вы прислали причитающуюся мне сумму, а именно тысячу фунтов стерлингов тем путем, каким вы всегда это делаете, но остерегайтесь писать господину Морхардту: его только что арестовали, посадили в тюрьму…

— Господин дез Илетт делает паяцев, — заметил Бовизаж, — это ценная примета… хотя у нас в секции немало мелких ремесленников такого рода.

— Это напомнило мне, что я обещал принести куклу моей младшей дочке, Натали, — сказал Делурмель. — У нее скарлатина. Вчера показалась сыпь. Болезнь эта не опасная, но требует ухода. А Натали очень умный ребенок, развита не по возрасту, но здоровье у нее слабое.

— У меня, — сообщил Гено, — один только мальчик. Он катает обручи от бочек и пускает воздушные шары, надувая бумажные мешочки.

— Дети чаще всего забавляются предметами, не имеющими ничего общего с игрушками, — заметил Бовизаж. — Мой племянник Эмиль — очень смышленый семилетний мальчуган — целый день возится с кубиками, сооружает из них постройки. Не хотите ли?..

И Бовизаж протянул делегатам раскрытую табакерку.

— Ну а теперь пойдемте прихлопнем нашего молодчика, — сказал Делурмель, носивший длинные усы и свирепо вращавший глазами. — Я сегодня не прочь позавтракать потрохами аристократа и запить их стаканом белого вина.

Бовизаж предложил делегатам отправиться на площадь Дофина, в лавку его товарища Дюпона-старшего, который, по всей вероятности, знает дез Илетта.

Они шли в сопровождении четырех секционных гренадеров, дыша прохладным воздухом.

— Видели вы «Королей на Страшном суде»? — спросил спутников Делурмель. — Пьесу стоит посмотреть. Автор выводит в ней королей Европы, укрывшихся на необитаемом острове, у подножья вулкана, который в конце концов поглощает их. Произведение патриотическое.

Делурмель указал на углу улицы Арле на тележку, блестевшую, точно внутренность часовни; ее толкала старуха в клеенчатой шляпе, надетой поверх чепца.

— Чем она торгует? — спросил он. Старуха сама ответила:

— Вот, взгляните, господа. Выбор у меня большой: четки всех сортов, нательные кресты, образки святого Антония, плащаницы, платки святой Вероники, Ессе homo, Agnus Dei, охотничьи рога и кольца святого Губерта и всякие предметы для благочестивых людей.

— Да ведь это настоящий арсенал фанатизма! — возмутился Делурмель.

Он решил обстоятельно допросить старуху, но та на все его вопросы отвечала одной и той же фразой:

— Сынок, вот уж сорок лет как я торгую этим товаром.

Один из делегатов Комитета общественной безопасности, увидав проходившего мимо солдата, приказал ему, к удивлению старухи, отвести ее в Консьержери.

Гражданин Бовизаж заметил Делурмелю, что, собственно говоря, арестовать торговку и отправить ее в секцию должен был бы Наблюдательный комитет и что вообще никто не знает, какой политики следует придерживаться относительно бывшего культа, чтобы действовать согласно видам правительства: надлежит ли все разрешать, или же все запрещать.

Подходя к мастерской столяра, делегаты и комиссар услыхали яростные крики, скрип пилы и громкое шуршанье рубанка. Это ссорились столяр Дюпон-старший и его сосед, консьерж Ремакль. Причиной ссоры была гражданка Ремакль, которую неодолимая сила постоянно влекла в столярную мастерскую, откуда она возвращалась домой вся в стружках и опилках. Оскорбленный консьерж толкнул ногою собаку столяра как раз в ту минуту, когда его дочь Жозефина нежно обнимала Мутона. Возмущенная Жозефина накинулась с проклятиями на отца, а столяр вне себя от гнева заорал:

— Негодяй! Не смей бить мою собаку!

— А ты, — ответил Ремакль, замахиваясь на него метлой, — не смей…

Он не докончил фразы: фуганок столяра пролетел у него над самой головой.

Заметив издали гражданина Бовизажа в сопровождении делегатов, он устремился к нему навстречу.

— Гражданин комиссар, будь свидетелем, что этот разбойник чуть не убил меня! — крикнул он.