Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные. - Константин Радов

Ясно понимая опасность, грозящую правоверным, турецкий посол не стал спорить из-за клочка выжженной солнцем степи, и согласился провести границу по реке Берде. Последние нерешенные пункты, о мореплавании и торговле, договорились обсудить отдельно после заключения мира.

— Поздравляю, Александр Иванович! Не ожидал, что турки дадут себя обвести такой простой уловкой!

— Это вы их напугали, Петр Павлович! Про заговор злых русских пашей замечательно правдоподобно рассказывали! Между нами, не хотел бы я оказаться на месте Сулеймана. Союз России с Римской империей — это действительно угроза! Она им долго будет ночным кошмаром.

Как выяснилось, нехитрая мистификация возымела успех только благодаря совпадению. Немногим раньше имперцы, встревоженные вмешательством Порты в польские дела, возвысили голос и заговорили в Константинополе языком, в коем слышался лязг оружия — впервые за многие годы. На этом фоне наше балаганное действо показалось убедительным.

Полоска азовского берега сама по себе большой ценности не имела, однако протяженность линии сокращалась заметно. Не Перекоп, конечно, но сто пятьдесят верст от днепровского берега до моря — не так уж много, можно плотно закрыть ландмилицией и казаками. Главные силы нашей иррегулярной кавалерии опирались на Северский Донец: глубина расположения конных резервов, соразмерная ширине фрунта, позволяла сделать оборону устойчивой.

На Правобережье, в треугольнике между Днепром и Бугом, государь приказал устроить пять новых казачьих полков. Только не гетманских: Скоропадский не зря опасался! Полки по образу слободских подчинили напрямую киевскому губернатору, и вся старшина была слободская, она внушала больше доверия. Простых же казаков принимали отовсюду, даже из Польши. Думали, не перевести ли туда слобожан сразу половину — в тылу Богородицкой линии много не требовалось — но решили не спешить, опасаясь недовольства. Переселяли постепенно и по выбору.

Я получил чин вице-губернатора и полновластно распоряжался в порученных мне провинциях — впрочем, население их почти исчерпывалось гарнизонами, только при Богородицкой крепости вырос небольшой посад. Мечта о сотнях тысяч земледельцев в черноземных степях не спешила исполняться. Русские законы и способы податного обложения были сему главной причиной.

Ладно еще, в ландмилицию дозволялось брать любых подходящих людей, с зачетом в рекруты. Этим мои полковники широко пользовались. Однако не всем суждено быть воинами, а простой поселянин не вправе законным образом поменять место жительства.

Мытарей ни в одной стране не любят. Люди малоприятные. Но такой тупой и ленивой сволочи, как в России, больше не найти. Плательщик должен сидеть пожизненно и наследственно на одном месте, иначе они подати собрать не умеют. На что велика власть помещика над крепостными — самовольно перевести их в другое имение нельзя. Нужно позволение губернатора, а для вывоза в соседнюю губернию — езжай хлопотать в Петербург! Нет другого государства, которое бы так нуждалось в перемещении огромных масс населения на свободные земли, и ни одно не строит этому движению препятствий столь неперелазных! Был хаос, ослабела Москва после Смуты — вольные люди без спросу брали Азов у турок, в считанные десятилетия прошли всю Сибирь до Восточного океана. Устоялась власть, закрепил мужиков Земский собор, кинулись по всем дорогам помещики ловить разбегающуюся крещеную собственность — движение встречь солнцу иссякло и умерло от малокровия.

Сила государства, выливаясь в чрезмерную суровость к простому народу, оборачивается слабостью. Нечеловечески упорное пассивное сопротивление съедает девяносто процентов усилий государя и его приближенных, не исключая меня. Как увеличить отдачу на свои труды? В общем понятно, что народ должен не только нести бремя завоеваний, но и видеть выгоды от них, однако в практическом смысле сия задача уподобляется квадратуре круга.

Два недоучившихся студента киевской академии, изгнанные из аудиториумов один за пьянство, другой за нетвердость в вере, взяты были мною на службу и посланы перебирать пыльные столбцы московских архивов, выписывать и приводить в систему прежние указы. Заглядывали и в бумаги, писанные до Уложения, делая экстракты для меня. Странная и противуестественная получалась картина.

Больше ста лет назад важнейшая подать собиралась с возделанной земли, и даже учитывалось плодородие оной: еще не кадастр, но на пути к нему. Система вполне здравая, как во всех цивилизованных странах. Естественно, что платежи налагаются на источник дохода, который может быть отобран за неуплату и продан другому.

Через какое-то время после Смуты, при Михаиле Федоровиче, по непонятной причине учет пашни паханой отставлен и те же денежные суммы разбросаны на крестьян просто по числу дворов. Некая примитивная логика в этом есть: двор — рабочая единица. Вот только сгонять крестьянскую семью со двора — никакого смысла, остается наказывать недоимщиков на теле.

Ничего не зная определенно, могу лишь предполагать: старые подьячие, опытные в делах, не пережили лихих времен, а лишенное наставников юное поколение, пытаясь им подражать, только портило дело. Систему податей пришлось упрощать, подгоняя под умственный уровень служителей государства.

Простому решению нашелся столь же простой ответ со стороны крестьян. Бог весть, сколько народу набивалось в каждый жилой двор, когда приходили их считать. Другие показывали пустыми. Сей очевидный изъян побудил некоторых приближенных царских рекомендовать переход к капитации, сиречь поголовному обложению — подобно джизье, возложенной турками на покоренных христиан. Или еще татары в давние времена по такому же принципу облагали данью завоеванных русских.

Петр не стремился ни в чем подражать правителям Орды или царю Михаилу. Скорее наоборот. Друзья и враги считали, что он разрушает дедовские обычаи. И правда — пристрастие царя ко всему европейскому доходило до мелочей. Однако в некоторых фундаментальных аспектах он решительно двинулся не вослед цивилизованному миру, а в противоположном направлении. По ложному пути, я полагаю. Привязка податей к лицу, а не к имуществу содействует превращению лица в имущество. Чиновники всемерно стараются сделать его недвижимым: так проще учитывать и облагать.

Из-за выстроенного модными архитекторами петербургского фасада поныне глядит на Европу, стращая диким и допотопным обличьем, Великое княжество Московское — ордынского гнезда кукушонок.

ЖЕЛЕЗО И ЗОЛОТО

Ослизлый форштевень выскальзывает из рук. Живот и ноги расцарапаны в кровь о створки мелких мидий, приросших к потемневшему дереву. Морская соль щиплет раны, но если б не проклятые моллюски — меня бы смыло. Огромный корабль тихо скользит по едва дышащему морю в лунном свете. Прямо над мной черная дыра гальюна с отвратительными потеками, а запрокинув голову, можно увидеть золоченую фигуру наяды. Торчат налитые груди, каждая с хороший пивной бочонок. Руки, любому богатырю на зависть, поддерживают исполинское бревно бушприта. Круглые глаза равнодушно пялятся за горизонт. На какую погибель ты меня влечешь, морская дева? Вцепившись в форштевень, как обезьяний детеныш в материнское брюхо, неужели я сумею изменить курс? Что за нелепая идея для одинокого пловца — повернуть линейный корабль?! Надо забираться наверх, поближе к рулевому! Окончательно сдирая кожу об острые ракушки, соскальзываю вдоль борта к корме, хватаюсь за свисающую веревку и лезу, скрипя зубами от напряжения. Распахнутый пушечный порт совсем близко…