Карл VII. Жизнь и политика - Филипп Контамин

были явлением исключительным. Известен только один случай — восстание в Лионе, с апреля по июнь 1436 года. Это можно объяснить разочарованием жителей, поскольку после Аррасского мира 1435 года, была сохранена не только  талья, (прямой налог), но габель, а в феврале 1436 года король с согласия Штатов ввел налог с продажи и покупки товаров, о котором в течение пятнадцати лет никто не слышал. На этот раз пострадали все, даже те, кто жил исключительно своим трудом. Введение нового налога вызвало недовольство среди торговцев, мясников, кожевников, цирюльников, кузнецов, и т. д. Проводились общие собрания, на которых жестоким нападкам подвергались королевские чиновники, включая сенешаля Лиона, Теодоро ди Вальперга, иностранца, имевшего репутацию жестокого и надменного человека. Обвиняли и богачей, поскольку те не желали платить свою справедливую долю налогов. В какой-то момент планировалось отправить к королю делегацию из пяти представителей торговых гильдий, чтобы они выступили в защиту Лиона. Но посольство, возможно, в целях экономии средств, было отменено, а к королю было решено отправить известного чиновника Симона Шарля. Последний, бывший президентом Счетной палаты (в Бурже) в 1429 году и впоследствии выступавший в качестве свидетеля на реабилитационном процессе Жанны д'Арк, остановился в Лионе в апреле 1436 года по пути в Базель, где он должен был участвовать в работе церковного Собора. Симон Шарль сочувствовал лионцам и принял эту деликатную миссию. Через несколько недель он вернулся с плохими новостями: король категорически отказался упразднить габель, о которой в основном и шла речь. В городе вспыхнул бунт. Дома знатных людей на правом, "королевском" берегу Саоны были разграблены бунтовщиками с левого, "имперского" берега. Бурные собрания проходили в монастыре Кордельеров, рядом с церковью Сен-Низье (Святого Никиты). Была атакована резиденция королевской власти, дворец Роан, располагавшийся рядом с собором Святого Иоанна. Консулы были ошеломлены и не знали что делать. Но некий Жан де Кондеисси, опасавшийся резни, как это было в Париже, сумел направить гнев толпы в нужное русло, ведь речь уже шла не об отмене габели, а лишь о том, чтобы наказать неплательщиков налогов, которых называли нуворишами. Когда бунт утих, было решено просить у короля помилования. Но теперь король был на пике своей власти и прибыв из Оверни, около 20 декабря, вошел в город главе своей армии. Через месяц он уехал. Как он был принят лионцами нам неизвестно. Можно лишь предположить, что он не рискнул посетить районы, где проживал рабочий класс. Зачинщики бунта были заключены в тюрьму, было вынесено три или четыре смертных приговора, и около 120 лионцев были изгнаны из города. Порядок был восстановлен, и больше не возникало вопроса, как это было в предыдущие годы, об особом отношении короля к Лиону. Примечательно, что даже в разгар бунта власть Карла VII не была радикально подорвана и народ, кажется, продолжал ему доверять, направляя свою ненависть и гнев на королевских чиновников и тех лионцев, которые, как Ролин из Макона, поддерживали их действия или слишком легко с ними соглашались[812].

Какова бы ни была их важность, фискальные проблемы были не единственными. Подданные Карла VII требовали не только максимально низких и справедливых налогов в соответствии с налоговыми возможностями каждого человека. В зависимости от обстоятельств, они также хотели принятия конкретных мер по либерализации торговли, приводили доводы в пользу протекционизма, когда речь шла о защите местных производителей от конкурентов и лучшему обеспечению населения продовольствием. Стабильные, хоть и не обязательно сильные деньги, также были постоянным требованием как купцов, так и земельных рантье, поскольку выплаты, причитающиеся последним, традиционно выражались в расчетных деньгах. С этой точки зрения, после катастрофического начала (золотой экю, который в марте 1419 года по закону стоил 30 турских су, в январе 1422 года вырос до 14 турских ливров, или 280 су), а затем взлетов и падений между 1422 и 1436 годами (в течение этого 14-летнего периода расчетные деньги достигли своего низшего уровня именно в июне 1429 года), с 1436 года наметился возврат к сильным деньгам, сопровождавшийся незначительными девальвациями[813].

Карл VII регулярно занимался вопросами экономики, подтверждал уставы тех или иных торговых гильдий (от булочников Дюн-ле-Руа до булочников Ле-Пюи и Бордо, от суконщиков Руана и Сен-Ло до сапожников Понтуаза), поощрял развитие речной торговли (в частности по реке Эр), гарантировал законность деятельность ассоциации "купцов, торгующих вдоль реки Луара", временно освобождал от налогов иностранных купцов, поселившихся в королевстве, и, прежде всего, воссоздавал и учреждал новые ярмарки. Так относительно ярмарки Lendit  15 апреля 1444 года был издан специальный королевский акт напоминавший о ее важности, и что когда-то ее "посещали купцы из всех регионов и стран". Восстановление этой ярмарки было бы "очень выгодно для короля, его городов Парижа и Сен-Дени, окружающих земель и вообще для всего королевства". Но тогда еще оставалась опасность английских набегов из Нормандии. "А поскольку павильоны, предназначенные для размещения купцов, которые приедут туда со своими товарами, полностью разрушены и лежат в руинах", король, одновременно с решением о временном освобождении от налогов на аренду этих павильонов, разрешил проводить ярмарку внутри стен города Сен-Дени.

О том, что Карл VII, интересовался вопросами экономики, особенно если они имели политические последствия, можно судить по меморандуму о ситуации в Бордо, написанному для него Регно Жераром из Ла-Рошели, которому король неоднократно поручал различные миссии, включая доставку из Шотландии первой жены Дофина Людовика. В этом меморандуме, датируемом, вероятно, 1453–1454 годами, внимание Карла VII было обращено на то, что если город сохранит верность и откажется от своих англофильских настроений, то его можно будет поощрить возобновлением торговли с Англией, которая могла экспортировать шерсть и тонкие сукна, свинец, олово и уголь, но, прежде всего, импортировать за большие деньги знаменитые гасконские вина. Это ежегодно приносило бы в казну до 100.000 золотых ноблей (200.000 экю): "И стало бы большой выгодой для короля и его королевства"[814]. Этот меморандум является проявлением возрождения интереса французов середины XV века к экономическим вопросам. Хотя он стал более выраженным только в последствии, достаточно вспомнить конфликты из-за Лионских ярмарок, в начале царствования Карла VIII, которые привели к нескольким делам, в которых каждая из тяжущихся сторон представила свои аргументы и ожидала королевского решения. В 1941 году был опубликован обширный и очень эрудированный труд, посвященный экономической политике Людовика XI[815], но даже если работа на эту тему, относящаяся к царствованию его отца, могла бы выглядеть не более чем брошюрой, факт остается фактом ― именно тогда начался прогресс французской экономики, символом которой стал Жак Кёр.

Но о том, чтобы Карл VII делал в экономику королевства какие-либо инвестиции, для содействия ее восстановлению, не было и речи. Прежде всего, от короля ожидалось, что он будет принимать для общего блага исключительно административные меры, а частные инициативы оставит на волю случая. Исключением были крупные субсидии, предоставленные королем производителям доспехов и оружия, особенно итальянцам, которые с 1449 года обосновались в Туре и Бурже. К моменту его смерти, похоже, что в конкурентной борьбе победил