Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Нил Фергюсон

британском секторе составили 1540 офицеров и 26 688 солдат{1901}. Другими словами, проигравшие убивали по-прежнему вдвое эффективнее, чем победители. Но вот по пленным Германия, очевидно, уступала. Это невозможно объяснить, просто сославшись на то, что немцы “устали от войны”, “были деморализованы” или “страдали от голода и холода”. Необходимо также учитывать их отношение к противникам, которым можно было сдаться, и реакцию самих противников на сдачу в плен.

У нежелания солдат на Западе сдаваться были весомые причины — причем дело было не только в дисциплине и боевом духе. Сдаваться в плен на Западном фронте было опасно. В сущности, в течение большей части войны солдаты чувствовали, что сдача в плен была связана с бóльшими рисками, чем боевые действия.

Таблица 42. Военнопленные (1914–1918 гг.)

прим. При подсчете греческих пленных учтены также пропавшие без вести, поэтому показатель, вероятно, завышен. Румынские данные очень неточны.

источники: War Office, Statistics of the Military Effort, pp. 237, 352–357; Terraine, Smoke and the Fire, p. 44.

В чем заключалась опасность сдачи в плен? Дело в том, что во многих случаях по обе стороны фронта солдат убивали не только при попытке сложить оружие, но и уже после того, как они сдавались. Это почти забытое сейчас явление, вероятно, можно назвать самыми значимыми “зверствами” Первой мировой войны. Пока подобные случаи имели место — и о них было хорошо известно на фронте, — у солдат существовал серьезный стимул не капитулировать. Именно поэтому они часто продолжали сражаться даже в отчаянном — а иногда и в безнадежном — положении. Если бы в 1917–1918 годах было безопаснее сдаваться, возможно, многие предпочли бы избежать ужаса битв, происходивших в эти годы. Однако сдаваться было опасно, и это затягивало конфликт. Как только немцы перестали бояться плена, война закончилась. Если бы французы и англичане весной 1918 года стали массово сдаваться в плен, Людендорфу можно было бы простить все его стратегические упущения.

Рисунок 17. Немецкие военнопленные, взятые англичанами во Франции (июль 1917 — декабрь 1918 г.)

источник: War Office, Statistics of the Military Effort, p. 632.

Лучше понять проблему сдачи в плен — одну из вечных проблем военного дела — нам поможет несложная теоретическая игра. Заменим дилемму узника дилеммой победителя: взять в плен или убить. Итак, победитель сражается с врагом, который пытался его убить, но вдруг предпринимает попытку сдаться. Если это не обманный маневр, тогда правильно будет взять его в плен и отправить в тыл в лагерь военнопленных. Так поступить разумно по четырем причинам. Пленного можно использовать как:

a) источник информации;

б) рабочую силу;

в) заложника;

г) пример для его товарищей (если хорошее обращение с ним может убедить их сдаться).

Во время Первой мировой войны особенно важными считались первый и второй из этих пунктов. Захваченных немцев допрашивали в целях получения сведений о противнике, и Хейг серьезно полагался на результаты этих допросов{1902}. Кроме того, военнопленные были полезным источником дешевой рабочей силы, которой во время войны постоянно не хватало. Хотя Хейг поначалу выступал против содержания пленных во Франции в этом качестве, правительство в итоге одержало над ним верх. К ноябрю 1918 года военнопленные составляли 44 % рабочей силы БЭС. Формально Гаагская конвенция о законах и обычаях сухопутной войны запрещала привлекать их к работам, которые при этом “не должны иметь никакого отношения к военным действиям”, однако в реальности провести четкую границу было невозможно. В итоге термин “подготовительные работы” стали толковать крайне гибко (французы даже направляли пленных копать траншеи){1903}. Размещение пленных менее чем в 30 километрах от линии фронта вызвало в январе 1917 года протесты германского правительства, которое в свою очередь приняло ответные меры, переместив британских пленных ближе к германским позициям во Франции и Польше{1904}. Пленных также использовали как заложников: немцы размещали лагеря в Карлсруэ, Фрайбурге и Штутгарте, чтобы они служили “громоотводами”, предохраняющими от бомбардировок{1905}. Однако четвертому аргументу в пользу взятия в плен уделялось меньше внимания. Распространять информацию о том, что с пленными относительно неплохо обращаются, никто особо не старался.

Как выглядят аргументы с другой стороны — то есть против взятия пленных? Во-первых, противник мог блефовать. Во время Первой мировой командиры постоянно предупреждали об этом солдат: враг притворялся, что сдается, атакующие расслаблялись и ослабляли бдительность, и тут скрывавшиеся до этого момента солдаты противника открывали огонь. Именно это произошло в сентябре 1914 года на реке Эна с британскими солдатами, которые были убиты, потому что поверили ложной капитуляции{1906}. Лейтенанту Дублинского фузилерского полка Луи Дорнану на Сомме немцы, сделавшие вид, что сдаются, “выстрелили прямо в сердце”{1907}. Впрочем, иногда никакого вероломства не предполагалось — просто часть солдат сдавались, а их товарищи в это время продолжали сражаться. Так, в 1917 году при Бюлькуре австралийский офицер по фамилии Боумен приказал своим солдатам сложить оружие и сам сдался в плен. “Когда его уводили два германских солдата, наши ребята застрелили их обоих. Они также угрожали застрелить и самого лейтенанта Боумена”{1908}. Бывало и наоборот — так, подполковник Грэм Сетон-Хатчинсон якобы застрелил 38 своих подчиненных за попытку сдаться в плен, а потом продолжил стрелять по немцам{1909}.

Другими словами, брать противника в плен было рискованным делом{1910}. Вдобавок транспортировать пленных в тыл тоже было непросто. Во время Первой мировой в армии считали, что на каждых десять транспортируемых должно были приходиться от одного до двух конвоиров{1911}, которых приходилось забирать с передовой. Проблема осложнялась, если пленники были ранены и не могли передвигаться самостоятельно. Поэтому проще всего было пристрелить пленного и забыть о нем. В конце концов, если бы он не сложил оружие, его все равно убили бы, а пока он сражался, он, вполне возможно, убивал и сам. Однако, хотя расстрелы пленных решали эту проблему, они противоречили международному и военному праву — а точнее Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны. Ее статья 23 (в) запрещает “убивать или ранить неприятеля, который, положив оружие или не имея более средств защищаться, безусловно сдался”, а статья 23 (г) запрещает “объявлять, что никому не будет дано пощады”{1912}. К тому же убийство пленных имело отрицательные последствия: враги, которые могли бы сдаться, сопротивлялись до последнего. Это порождало дилемму победителя: принять сдачу в плен со всеми ее непосредственными рисками или убить сдающегося, увеличив вероятность ожесточенного