Любовь властелина - Альбер Коэн

— Вперед, примерка в малой гостиной!

В банном халате и в сандалиях из рафии[13] она спустила восемь коробок от Волькмаара по лестнице пинками, потому, что было уже семь двадцать пять, его поезд уже прибыл, и он через несколько минут будет в «Ритце». Но, дойдя до прихожей, она поняла, что просто абсурд устраивать примерку сейчас, в последний момент, тем более когда есть восхитительное платье-парусник, нисколько не утерявшее свежести. Значит, парусник, а остальные она померяет потом, на свежую голову, ясным утром.

— Ты согласна, дорогая? Согласна. А послушай, что, если я позвоню ему в отель, просто чтоб услышать его голос, буквально на минуточку? Послушай, позволь мне ему позвонить! Нет, дорогая, будь умницей, я уже тебе объясняла, это же кусочничество, перебьешь аппетит перед свиданием, которое обещает быть потрясающим. Так что спокойствие, нужно проявить стойкость и унести наверх эти волькмааровские мерзости.

Балансируя четырьмя коробками на голове, она поднялась по лестнице, рассказывая себе, что она юная рабыня в Древнем Египте, которая тащит каменные плиты, предназначенные для большой пирамиды. Дойдя до первого этажа, она сбросила халат и сандалии, чтобы создать национальный колорит и быть настоящей рабыней, нагой нубийкой, изящество ее походки покорило сердце фараона, которого она случайно встретила на лестничной клетке, и он тут же предложил ей быть его фараоншей и королевой Верхнего и Нижнего Египта. Она поблагодарила, сказала, что подумает, что окончательный ответ даст чуть позже, после еще одной ванны, да, милый друг, ванны с чистой водой, которая не имеет запаха, потому что эти ароматические соли, в которых она только что искупалась, пахнут слишком сильно.

В своей комнате, сгрузив коробки, она схватила ручное зеркальце, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Все было хорошо. Она поцеловала себе руку, улыбнулась фараону, который сопровождал ее наверх, поскольку ему не терпелось услышать ее ответ. Она сказала ему, что по зрелом размышлении не сможет ответить ему согласием, после чего нубийка спустилась за остальными коробками. Вообще-то ей следовало объяснить этому надутому Рамзесу, что ее сердце отдано Иосифу, сыну Израиля, первому министру Египта. Она объяснит, когда вернется наверх.

Адриан стоял у окна, зачарованный мощными толчками и осознанием того, что на него работает целый поезд и несет его к счастливой жизни в Женеве, Адриан Дэм меланхолично созерцал убегающую зеленую череду лугов, паническое бегство пашен, сметаемых вихрем; вихрь этот рушил и деревья, и телеграфные столбы, вырастающие и исчезающие на глазах. Он опустил стекло, и тут же зеленые влажные запахи ворвались в купе; замелькали, уносясь, межевые столбы, и лес остался позади со всеми его тайнами, и, сверкнув на солнце, исчезла речка, потом навстречу пролетел паровоз, обдав его теплой волной, пыхтя сладострастно, как маньяк, за ним пронеслась вереница вагонов, мелькая огнями, и задетый за живое поезд распалился, разогнался и устремился правей так, что рельсы задымились. Уж никак не меньше, чем сто двадцать в час, подумал Адриан. В связи с этим, желая записать по горячим следам свои впечатления, которые могли пригодиться для будущего романа, он достал блокнот и золотой автоматический карандаш. Долго всматриваясь в уносящиеся пейзажи, прищурив глаза, чтобы придать зрению большую четкость, он написал наконец, что поезд мчался с головокружительной скоростью и закрыл красивый блокнот.

Опустив стекло, он вышел из купе и прошелся по коридору. Пустыня какая-то этот вагон первого класса, не с кем и словом обмолвиться. Он зевнул, сунул руки в карманы, восхитился своим умением держать равновесие, замурлыкал какой-то мотивчик, от нечего делать зашел в туалет, вышел, улыбнулся разносчику из вагона-ресторана, который шел ему навстречу, звеня в колокольчик и объявляя о начале первой смены, сообщил ему, что предпочитает вторую смену, между Лозанной и Женевой. Чтобы аппетит был лучше, любезно объяснил он. Ясно, сказал гарсон и пошел дальше, горестно размышляя о своей дочери, больной лейкемией. Забавный человечек, подумал Адриан. Дабы себя чем-нибудь занять, он перешел, качаясь, через воняющий копотью тамбур в соседний вагон, чтобы посмотреть на пассажиров третьего класса. Пройдя вдоль коридора, пропахшего чесноком и апельсинами, он ощутил моральное удовлетворение, пожалев бедолаг, которые питаются колбасой да крутыми яйцами, теснясь на жестких скамейках. Грустно, улыбнулся он, очень довольный.

В платье-паруснике и белых сандалиях она закрыла ставни маленькой гостиной, опустила для пущей торжественности шторы, зажгла настольную лампу, поставила ее на туалетный столик и взглянула в ручное зеркальце, чтобы удостовериться, что ей идет такое ощущение. Результат ее не удовлетворил. Источник света находится слишком низко, лицо казалось грубым, брови слишком густыми.

— Я получаюсь как японская маска.

Она поставила лампу на пианино, села, вновь взяла зеркало, скривилась. Освещена была только половина лица. А теперь похоже на греческую маску. Может быть, поставить эту лампу повыше, на книжный шкаф? Вновь усевшись, она оценила результат в зеркале и осталась им довольна. Рассеянный свет создавал замечательное приглушенное освещение, и лицо ее казалось четким, как у статуи. Уф, это уладили. Но когда он придет, сидеть лучше на софе, напротив зеркала. Она попробовала, чтобы представить, как это будет выглядеть. Да, отлично, потому что так она сможет незаметно контролировать себя в зеркале, смотреть время от времени, хорошо ли выглядит ее лицо, так ли лежат складки юбки, нет ли необходимости их поправить. И вправду замечательная идея принести сюда большое зеркало. И потом, поскольку он точно сядет рядом с ней, чтобы, ну, и так далее, она сможет во время остановок взглянуть краем глаза в зеркало, чтобы поправить волосы, ну, и так далее.

— И еще одно преимущество: исхитрившись, я могу боковым зрением увидеть, как мы целуемся, а это просто изумительно, правда?

Искоса поглядывая на себя в зеркало, она вытянула губы, вся раскрылась ему навстречу, ее платье задралось выше колен в исступлении страсти. Вновь приняв приличную позу, она захлопала в ладоши. Шикарно, все это будет так скоро! А теперь она представит себе, что она — это он, и беспристрастно оценит, понравится ли она ему сейчас. Она встала, подошла к зеркалу вплотную, улыбнулась своему отражению, восхищенно всмотрелась в лицо, которым он вскоре будет любоваться. От радости она попробовала скосить глаза, а потом состроила несколько ужасных гримас, чтоб насладиться контрастом, — прекращаются обезьяньи ужимки, и лицо вновь становится прекрасным. По сути дела, подумала она, он ей не так уж и нужен. Она была в этот момент одна и тем не менее счастлива.

— Да, старушка, конечно, но это все потому, что он уже там, в своем «Ритце».

Она поцеловала холодные гладкие губы отражения, полюбовалась своими ресницами, пожалела, что не сможет поцеловать и их тоже. Но это будет его забота — уже очень скоро. О, он, о, любимый! Охваченная невыносимым счастьем, она щипала себя за щеки, дергала за волосы, испускала вопли, подпрыгивала. И будут поцелуи, плоды их любви. Она обернулась к зеркалу, робко высунула кончик языка и тут же стыдливо убрала его. Потом потянулась.

— Ох, скорей бы этот человек пришел!

А теперь она займется серьезным делом: станет все проверять. Розы — хороши, исключительно алые. Трех букетов, каждый из двенадцати роз, вполне хватит. Больше — будет как-то раболепно. Она провела пальцем по столику. Пыли нет. Теперь — термометр. Двадцать два градуса, идеальная температура для, в общем, понятно. Она разгладила неудобную ложбинку на софе, открыла пианино, поставила на пюпитр сонату Моцарта, прибралась на полке с нотами. Все в порядке, вокруг только достойные вещи. Все номера «Вог» и «Мари-Клер» уже спрятаны в кухне. Теперь нужно сделать помещение более интеллектуальным. Она поставила «Опыты» Паскаля на пианино и на софу положила книгу Спинозы, оставив ее открытой. Теперь, как только он зайдет, сразу увидит, что она читала в ожидании его прихода серьезную книгу. Нет, нехорошо, это будет ложь. И вообще опасно оставлять эту книгу на софе, даже закрытую. Она не слишком-то много знает о Спинозе. Шлифовка линз для очков и пантеизм — не густо. Если вдруг он заговорит о нем, блеснуть ей не удастся. Она убрала «Этику» обратно в книжный шкаф.

Что еще? На столике, возле вазы с роскошным виноградом, она положила несколько пачек сигарет. Английские, американские, французские, египетские, чтобы он мог выбирать. Открыла пачки, потом опять закрыла. Открытые будут выглядеть нарочито, слишком очевидно приготовленными для него. Ладно, здесь вроде бы больше делать нечего. Оглядев все вокруг придирчивым взглядом, она вышла.

Что сделать, чтобы украсить этот вестибюль? Положить маленькие коврики Тетьлери? Нет, за ними же надо спускаться в подвал, а это опасно. Есть риск сломать ноготь, испачкать платье или подвернуть ногу на предательски скользкой лестнице. Еще не хватало хромать сегодня вечером. Самое простое решение — не включать свет в вестибюле, когда он придет. В темноте убогость прихожей будет незаметна, и она сразу проведет его в маленькую гостиную.