Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник - Фридрих Шиллер

я не мог отчетливо вычленить их из общей мелодии. Но в целом можно было и мертвого пробудить, а живых со слабыми нервами приблизить к могиле.

Некоторое время мы совершенно искренне забавлялись, наконец граф достал маленький пистолет, набил его порохом, вытащил пулю и пальнул поверх голов. Прогремел оглушительный выстрел, и в сей же момент музыка прекратилась. Молодые люди, которые от радости по поводу своей затеи еще не пришли в себя и не задумывались, к каким серьезным последствиям может она привести, не стали исполнять серенаду до конца и ретировались, предоставив нас самим себе.

Граф продолжал хохотать. Я тоже заразился его веселым настроением.

— Если бы мы только сумели увести девушек из-под носа у здешних парней! О, я бы многое за это отдал, — сказал граф.

Я был от всей души согласен с его мнением — ничего более не могло бы мне прийтись по вкусу. Гнев, вызванный обстоятельствами, разделил нас; но помыслы о возмездии, благодаря тем же обстоятельствам, объединили нас вновь. Мы поразмыслили над планом мести и вскоре уже знали, что предпринять.

Сначала все шло как нельзя лучше, однако развязка оказалась более печальной, чем мы предполагали. На следующий вечер снова был праздник и танцы. Весь день старались мы подготовить жителей деревни надлежащим образом ради осуществления нашего замысла. Мы были кротки как овечки, само воплощение доброты и снисходительности. Мы гуляли по деревне, не обращая вниманий на девушек, — по крайней мере, ни одна из них не могла похвастать нашим предпочтением; мы шутили с молодыми крестьянами, вели серьезные беседы со стариками, были учтивы с матерями и сдержанно-вежливы с их дочерьми. Это послужило тому, что с нами прощались с большей теплотой, чем поначалу здоровались, и закрывали окна не так резко, как поначалу их открывали. Все остались нами довольны, и мы сами нашли все переменившимся. Но огорчение нас не покидало, и в глубине души мы лелеяли планы нашей маленькой мести.

Вечером, на празднике, мы повели себя совсем иначе, чем накануне. Все девушки готовы были танцевать с нами до упаду, но мы словно потеряли способность двигаться. Мы сидели со стариками и рассуждали о сборе винограда, пытались определить направление ветра по движению облаков и предсказать погоду по кваканью лягушек. Ни следа вчерашнего легкомыслия, ни слова о приключении минувшей ночи. Крестьяне забывали от удивления выдыхать табачный дым. Все устремились к нам в беседку. Граф пел и играл на лютне. Я по временам прерывал его рассказами о нашем путешествии. Танцы прекратились, и девушки собрались вокруг нас. Но мы никого из них не хотели больше знать.

Все недоумевали, никому и в голову не пришло, что наше поведение как-то связано с Анеттой и Лючией. Обе нарядились как можно лучше — наверняка их ожидания были сегодня обмануты. Старшая притворилась равнодушной и старалась казаться как можно более раскованной, младшая, однако, чуть не плакала, и чем больше веселилась ее сестра, как если бы весь свет покатывался со смеху, тем чаще доставала младшая носовой платок из кармана. Мы не настолько были увлечены разговором, чтобы упустить хоть малейшее из этих обстоятельств. То и дело наши взгляды встречались со взглядами раздосадованных красоток. Но наши закаленные сердца не дрогнули, и сегодня девушки возвратились домой одни, нас же провожала до порога почти вся деревня, жители которой уже готовы были нас обожествлять.

Оказавшись наконец у себя в комнате, мы безудержно расхохотались. Мы поздравили друг друга, восхищаясь взаимно нашим умением разыгрывать спектакли, льстить и притворяться; однако каждый желал втайне видеть чужую возлюбленную охладевшей и не брал на веру ни одного услышанного слова. Конечно, мы были уверены, что сегодня, разодетые и выбритые, произвели большее впечатление, чем вчера, в домашних туфлях и ночном колпаке. Граф хоть и не выглядел в своей униформе столь миловидно, как в белой льняной ночной сорочке, но пуговицы на мундире были начищены до блеска, золотые эполеты сияли, и те, кто был уловлен этим блеском, неизменно пленялись также и цветущим румянцем его щек, и жарким пламенем глаз. Любовь без некоторого тщеславия ненатуральна и нередко порождается им. Если уж нельзя делать притязания непосредственно, тут обретаешь в себе это право. Для женщин, с их богатым воображением, нет ничего невозможного.

На следующее утро в присутствии хозяина мы словно ненароком заговорили о том, как счастливо было бы завершить свою жизнь в таком прелестном месте и посреди таких хороших людей. Хозяин при этом состроил весьма смышленую мину и заверил нас, что склонность наших сердец известна ему более, чем мы предполагаем, и что, если мы желаем жениться на девушках, с которыми в первый же вечер столь быстро завязали знакомство, он сделает все возможное, дабы помочь нам. Они самые богатые невесты в деревне, и каждая должна получить в приданое крестьянский двор. Он заверил нас, что мы уже можем считать дело завершенным, так как он их дядя и крестный и пользуется влиянием в семье.

Я, дивясь его сообразительности, ответил за себя и за графа, что он угадал тайну наших сердец, и пообещал прибегнуть к его помощи сразу же, как только мы уверимся в сердечной склонности к нам этих девушек. Однако для начала, сказал я ему, мы желаем взять в аренду небольшое хозяйство.

К счастью, нашлось два подходящих двора на выбор, и мы выбрали тот, где требовалось меньше усилий. Хозяйство мы вели в расчете на то, что не собираемся здесь долго обосновываться. В наши намерения не входило изнурять себя работой, но доставить себе как можно более удобств. Однако роль рачительных хозяев должна была быть сыграна, а так как мы старались исполнять ее со всяческим усердием, то впали в опасность несколько окрестьяниться. Я не знаю, каковы были наблюдения С—и по поводу меня, но мне его поведение стало наконец казаться именно таковым. С—и легко вживался в любую роль, и характер сельчанина, который он сразу же постиг и к которому привык весьма быстро, стал для него вскоре вполне естественным. Он находил вкус во всех жизненных явлениях и ситуациях и наслаждался при этом с полным умением. Заводя какую-либо привычку, он расставался с нею не прежде, чем она сама уходила, либо по причине переменившихся обстоятельств.

Я же, напротив, не всегда мог натянуть на себя личину того или иного характера. Моя склонность — всегда устремляться душой в прошлое, и настоящий миг в сравнении с минувшими переживаниями, которые казались мне приятными сквозь дымку прожитых лет, всегда