Око Судии - Р. Скотт Бэккер

Громада мира над головой вырастала все выше.

Горло горело от лихорадочного дыхания. Жар притуплял изнеможение. Мимара то и дело падала, вставала, бежала дальше, неверными пьяными шагами. Она начала отставать. Ее наполняло чувство, почти религиозное, теплое, дарующее покой, похожее на трепет божественного откровения, бесплотного и парящего и мучительно светлого. Она дошла до пределов ужаса и напряжения воли, и теперь ничего не остается, как развернуться и рухнуть вниз…

Она добежала до самого края того единственного направления «прочь».

«Прости меня…»

Все плотное стало водой; только земля может разбить ее. Мимара оседает, как мешок. Сил нет даже поднять руки. Песок бьет наотмашь по лицу. Пыль жжет десны.

Шранки настигнут ее, она погибнет, растерзанная их грубой звериной злобой.

«Прости меня, мама».

Мимара услышала крики ярости, сдавливающиеся рыданиями. И почувствовала запах мирра…

Ее поднимают к чьей-то широкой груди, несут на руках, и она безвольно висит на них, как белье на веревке.

— Ты не должна погибать из-за меня! — услышала она хриплый голос. — Я пронесу тебя через врата ада! Ты слышишь меня? Мимара! Ты меня слышишь?

Она тянется к его щеке, но рука — словно камешек, подвешенный на веревке.

Мимара позволяет взгляду безвольно мотаться вместе с головой, как той заблагорассудится. Голова подскакивает и качается в такт шагам — кажется, только сгиб одетой в кольчугу руки не дает ей отвалиться. По стенам и потолку разбегаются трещины, искривляются, перекрещиваются, и взрываются выбоинами и выступами. Охотники то наддавали, то бессильно плелись. Сквозь слезы и причудливыми углами падавший свет, их фигуры виделись искаженными. Двое волокли волшебника. Носки его ног прочерчивали в песке колеи, подскакивали на крупных камнях.

Коридор резко пошел вниз, повернул по дуге и вдруг закончился пастью оранжевого цвета, широкой, как выжигающее горизонт солнце. Разглядывать затекала шея, и некоторое время Мимара просто созерцала тени охотников, движущиеся по освещенному пространству.

— Свет, — прошептала она. — Что… что это такое?

— Свет, — хрипло подтвердил Сома. — Мы не знаем, что это.

— А Клирик?

— Пропал. Где-то сзади.

Она вдруг почувствовала, что жара сгущает воздух, превращает пустоту в пепел. Кажется, эту жару она ощущала все это время, тенью сквозь липкий холод беспамятства.

Мир так просто не отпускает, он глубоко вонзает свои крючки в человеческие души, которые тащит по всем своим бесконечным закоулкам. Словно перерождаясь, по-новому видятся обстоятельства, обновленную силу обретают сердца. По ее обессиленным мышцам пробегает искра, воля снова обретает власть над ослабшим телом. Мимара взглянула на мужчину, который ее нес — на Сому, оставившего свое нарочитое дурачество, — и почувствовала себя ребенком на качелях.

Она знала, что он любит ее.

Свет, неистовый и дымящийся. Туннель открывается, как раструб помятого рога. Шипение, которое раньше ускользало от слуха, разбивается о восхищенный рев. Тяжелый смрад прочно застрял в воздухе, как жало в коже. Охотники начали неуверенными шагами спускаться по горячим булыжникам склона (чаша разрушенного амфитеатра, поняла Мимара), жадно разглядывая стены ущелья, уходящие над ними далеко в высоту, — глыбы громоздились друг на друга, тлеющие снизу багровым отсветом. Внизу, у охотников под ногами, в центре полуразрушенного амфитеатра находилась заваленная камнями площадка, которую полукругом обступили колонны — искалеченные, лишенные крыши. Свет обегал очертания, вычернял заваленное грудами камней основание амфитеатра. Сера скребла глотки изнутри. Воздух колыхался от жары.

Когда, пошатываясь, подходили к краю площадки, никто не проронил ни слова. Только здесь, на открытом пространстве пришло осознание утрат. Израненные, лишившиеся друзей, оставшиеся без провизии, Шкуродеры являли собой жалкие остатки былых себя.

Все щурились. Стискивали зубы, только чтобы не выдать усталости. Жар покалывал кожу. Многие упали на колени и потрясенно глядели на все это в смятении и ужасе. Целое озеро огня выбрасывало искры, как железо под молотом кузнеца. Бескрайнее полотно, пестрое, как старушечья кожа, и по этому полотну бушевал огонь и носились грозные отсветы.

Сома опустил Мимару на землю и свалился на четвереньки, уставившись в песок. Его спина тяжело поднималась и опускалась. Мимара подползла к тому месту, где Поквас, не церемонясь от усталости, свалил Ахкеймиона. Волшебник дышал. И вообще казался невредим. Мимара перекатила его на спину, положила безвольную голову себе на колени. С каждым вздохом плечи ее вздрагивали. Уж не рыдала ли она — Мимара и сама не понимала.

— Мимара, — прошептал Ахкеймион.

От радости она закусила губу. В глазах блеснули слезы.

Но он оттолкнул ее, слабо дернул ногой по гравию.

— Хора, — прохрипел он и в тоске откинул голову назад.

Мимара как-то совсем позабыла про нее, хотя «слеза Бога» давила грудь, как смертный грех. Словно возникнув силой обращенной на нее мысли, внезапная пустота затянула в себя из горла весь голос.

— Это ад! — панически завопил Поквас, как будто проснулся. Стоя на одном колене, он опирался на свою кривую саблю. — Мы забежали слишком далеко — слишком глубоко!

Он опустил лоб на эфес.

Сарл сжал кулаками виски, схватился за грязные седые волосы. На морщинистой, как из веревок сплетенной коже старческого лица неумолимо проступало беспомощное детское выражение. Сарл смеялся, стиснув зубы, и рыдал.

— Но это правда! — с мечущимися вытаращенными глазами закричал Ксонгис. Стоять на ногах остались только он и лорд Косотер. В колеблющемся волнами воздухе их фигуры теряли материальность и казались тоненькими, как деревца. Оба были перепачканы в грязи и шранкской крови.

— Это не ад, — сказал Капитан.

— А что же это?! — хохоча, выкрикнул Сарл, покачиваясь, как вдова у погребального костра мужа. — Вы только посмотрите! Посмотрите на это! — Он ткнул кривыми пальцами в сторону страшного зрелища.

Меч Капитана вдруг, сверкая, выпрыгнул из ножен. Кончик клинка дотронулся до непристойной ямочки под подбородком у сержанта, пошевелил жесткие волоски. Сарл еще раз качнулся, увлекая вслед за собственной шеей блестящую сталь, и неподвижно застыл.

— Это — не ад, — отрезал Капитан.

— Почему? Откуда ты знаешь? — крикнул Галиан.

— Потому, — сказал ветеран священных войн таким ледяным голосом, что звук, казалось, осядет туманом или морозом. — Я бы помнил.

Дернувшись, как змея, он оцарапал морщинистую щеку сержанта и пошел прочь, пробираясь через завалы к дальнему углу уступа. В головокружительной отвесной стене была вырезана лестница.