Ричард Львиное Сердце. Король-рыцарь - Жан Флори

наследника мифического короля Артура. Ричард, несомненно, придавал огромное значение этому вопросу, который привлекал внимание ко всему английскому двору, ставшему, таким образом, наследником старых традиций, завершением долгих скитаний — от Трои до двора Артура. Эти традиции, успешно переданные греками и римлянами, были наукой и храбростью, «духовенством и рыцарством», как их называли одновременно Гальфрид Монмутский, Вас и Бенедикт де Сен-Мор, готовые передать корону Англии героям греко-латинской античности. Другие писатели, возможно вдохновленные крестовым походом Ричарда, установят связь между Артуровским рыцарством и библейскими героями, между земным рыцарством и небесным рыцарством, что станет новым примером христианизации рыцарского мифа.

Обнаружение захоронения в Авалоне, вероятно, как считают сегодня, было «изобретением» монахов Гластонбери, хотя многие искренне в это верили13[1080]. Другие, возможно, менее многочисленные, лишь притворились, что верят, втянувшись в игру. Был ли Ричард частью последних? Вполне может быть. Ведя себя как король-рыцарь, как Артуровский герой, подражая королю Артуру в некоторых его поступках, он в некотором роде частично «восстанавливал» престиж, которым обладал мир эпохи короля Артура, не только в кельтском обществе, но и на большем пространстве, охваченном действием романа, — почти во всем западном мире. Небезынтересно отметить, например, что Ричард, отправляясь в крестовый поход, прихватил с собой меч Эскалибур. Согласно Дж. Джилингему, этот факт доказывает, что он полностью отождествлял себя с героическим миром эпохи короля Артура14[1081]. Будучи полностью согласным с этим толкованием, я удивляюсь, как король Англии мог преподнести такой щедрый подарок Танкреду, символ королевского достоинства, имеющий такой идеологический вес. Имел ли Танкред такую важность в дипломатическом ранге в глазах Ричарда? Правда, взамен он предлагал королю значительные материальные преимущества: двадцать тысяч унций золота, возмещение наследства его сестры Жанны и обещание других двадцати тысяч унций золотом, которые будут переданы в момент предусмотренного бракосочетания его дочери с племянником Ричарда, Артуром Бретонским, чье имя напоминает ему о влиянии Артуровской легенды на семью Плантагенетов15[1082]. Не пожертвовал ли Ричард на этот раз преимуществом ради мнимой выгоды?

Ричард и миф рыцарства

Не только мир эпохи короля Артура повлиял на Ричарда в его поведении, а также, возможно, в выборе основоположных тем его собственной легенды. Его панегирики, официальные и случайные, не упускают случай сравнить его с героями греко-римской мифологии. Геральд Камбрийский, вернувшись к идее о переходе ценностей (и не только знаний, как об этом говорят) с Востока на Запад, достигших двора английского короля, совершенно естественно делает его достойным наследником великой династии, потомком Приама, Гектора, Ахилла, Титуса и Александра16[1083]. Будет отмечено, что речь здесь идет не о знаниях, а о рыцарстве, о военной храбрости. Кроме того, король Англии здесь не Ричард, а его старший брат Генрих17[1084]. Не был ли здесь Ричард «заместителем», сменившим своего брата в его делах? Вальтер Man рассказывает историю о молодом человеке, который, желая научиться искусству владения оружием, отправился к Филиппу Фландрскому, который, по его словам, стал к этому времени «самым умелым в искусстве владения оружием со времен смерти Генриха Молодого, сына нашего короля Генриха, равного которому на сегодняшний день нет, слава Богу»18[1085]. О Ричарде он не упоминает вообще. Точно так же Бертран де Борн сравнивает Генриха Молодого с Роландом в хвалебных выражениях в момент его смерти:

«Сеньор, вас не в чем упрекнуть, так как весь мир выбрал вас как лучшего короля, который когда-либо носил меч, как самого смелого и лучшего игрока. Со времен Роланда, ни раньше не было человека, который бы заслуживал большего уважения, который бы так любил военное дело, слава о котором распространяется по всему миру и возрождает его везде, куда бы мы ни отправились, от Нила до захода солнца»19[1086].

Конечно, после смерти брата, единодушного признанного моделью рыцарства, Ричард, в свою очередь, тоже сравнивался с Роландом. Так Амбруаз утверждает, что никогда, даже в Ронсевальском ущелье, ни один рыцарь не вел себя так же храбро, как он в Яффе, когда он обратил в бегство сарацинов почти в одиночку20[1087]. Но он не единственный, кто разделяет этот вид сравнения. Амбруаз приводит этот образ, описывая поведение многих храбрых рыцарей, которые отличились на Святой земле, например Жоффруа де Лузиньяна, «который нанес столько ударов, что ни одни рыцарь со времен Роланда и Оливье не был достоин такой похвалы»21[1088].

Был ли Ричард действительно рыцарем-примером, и действительно ли рыцарство признавало и прославляло его таковым, или он хотел таким казаться, чтобы удовлетворить свое ожидание? Не был ли он лишь предводителем рыцарства, в силу того, что считался наследником престола Артура? Знаменосец, должность которого хотели сначала отдать Генриху Молодому или Жоффруа и которую теперь наследовал он, за неимением лучшего? Во время чтения работ хронистов не исчезает впечатление, что рассказ о его рыцарских подвигах отвечает, так сказать, двойной «перспективе ожидания», согласно выражению, вошедшему в моду благодаря некоторым ранним романистам. С одной стороны, это желание короля Англии видеть восхваление его высоких деяний, как рыцарских; с другой стороны, желание рыцарства сделать его своим знаменосцем, своим учителем, своим самым выдающимся представителем, а также своим защитником, своим меценатом, воплощением его ценностей и интересов, некоторые даже говорят: его спасителем. Встреча этих двух ожиданий привела к результату, который нам известен, — возникла «легенда», которая начала создаваться еще при жизни Ричарда, в том числе благодаря его собственному содействию через написание романизированных хроник и рассказов.

Не стоит делать различия между Ричардом-историей и Ричардом-легендой. И этому есть две причины: Ричард, вероятно, пытался вести себя в реальной жизни как герой легенды, но и рассказы, которые знакомят нас с ним, изначально пересыпаны фантазиями, которые король сам о себе распространял. Легенда Ричарда, конечно, развивалась после его смерти в отмеченных нами направлениях, делая его еще более соответствующей идеалу рыцаря, такому, каким его принято считать с XIII века: доблестный рыцарь, храбрый, неустрашимый, неукротимый, щедрый и куртуазный, поэт и соблазнитель. Тем не менее, большинство из этих черт, может быть, не считая последней, присутствовали в образе, который Ричард хотел сам дать о себе своим современникам, прежде чем передать его последующим поколениям.

Один пример это покажет. С конца XIII века один английский роман