Жозеф Бальзамо. Том 1 - Александр Дюма

Молодой человек спал, как спят в восемнадцать лет; проснулся он лишь тогда, когда заскрипел висячий замок, на который вечером Жак закрыл дверь чердака.

Было уже совсем светло; открыв глаза, Жильбер увидел, как его хозяин тихонько входит в каморку.

Юноша окинул взглядом рассыпанные бобы и мешки, превратившиеся в бумажные листы.

Взгляд Жака устремился в том же направлении.

Жильбер почувствовал, как его лицо покрывается краской стыда, и, не слишком понимая, что говорит, пробормотал:

— Доброе утро, сударь.

— Доброе утро, друг мой, — ответил Жак. — Как спалось?

— Прекрасно, сударь.

— Вы случайно не сомнамбула?

Жильбер не знал, что означает слово «сомнамбула», но понял: его просят объяснить, что означают бобы, высыпанные из мешков, и мешки, освобожденные от бобов.

— Увы, сударь, — проговорил он, — я понимаю, почему вы меня об этом спрашиваете: признаюсь, виноват во всем я, но это дело, по-моему, поправимое.

— Безусловно. Однако почему ваша свеча догорела до конца?

— Я лег очень поздно.

— А почему же вы легли поздно? — с явным подозрением осведомился Жак.

— Потому что читал.

Все еще недоверчиво Жак окинул взглядом загроможденный чердак.

— Этот лист, — стал объяснять Жильбер, показывая на первый разобранный им на листы мешок, — этот лист, на который я случайно бросил взгляд, так меня заинтересовал… Сударь, вы столько всего знаете — скажите, из какой книги эти листы?

Жак небрежно взглянул и бросил:

— Не знаю.

— Это, несомненно, роман, притом прекрасный, — пояснил Жильбер.

— Вы полагаете, это роман?

— Да, потому что в нем говорится о любви, как в романах, только лучше.

— А я вот прочитал внизу страницы слово «Исповедь» и подумал… — продолжал Жак.

— Что подумали?

— Что это, возможно, случай из жизни.

— О нет, человек никогда не говорит так о себе самом. В этих признаниях слишком много откровенности, а в суждениях — непредвзятости.

— А я считаю, что вы ошибаетесь, — с оживлением возразил старик. — Автор, напротив, хотел показать людям пример человека, который появляется перед себе подобными таким, каким его сотворил Бог.

— Так вы знаете автора?

— Это Жан Жак Руссо.

— Руссо? — вскричал молодой человек.

— Да. Здесь несколько разрозненных листов из его последней книги.

— Значит, этот молодой человек — бедный, безвестный, который чуть ли не просил подаяние, скитаясь пешком по дорогам, — был Руссо — будущий автор «Эмиля» и «Общественного договора»?

— Да, он. А впрочем, нет, — с невыразимой грустью поправился старик. — Нет, это был не он: автор «Общественного договора» и «Эмиля» — человек, разочаровавшийся в мире, жизни, славе и чуть ли не в Боге… А тот… тот Руссо, любивший госпожу де Варен, был ребенком, входившим в жизнь так же, как утренняя заря приходит в мир, он был ребенком со всеми своими радостями и надеждами. Между этими двумя Руссо пролегла пропасть, которая никогда не даст им соединиться, — тридцать лет невзгод!

Старик покачал головой, уронил руки и, казалось, глубоко задумался.

Пораженный Жильбер помолчал, потом заговорил:

— Так, стало быть, приключение с мадемуазель Галле и мадемуазель Граффенрид — это правда? Стало быть, в самом деле была пылкая любовь к госпоже де Варен? Значит, обладание любимой женщиной, которое ввергло его в печаль вместо того, чтобы вознести, как он ожидал, на небо, — это не восхитительная ложь?

— Молодой человек, — ответил старик. — Руссо никогда не лгал. Запомните его девиз: «Vitam impendere vero»[128].

— Я слышал его, но, так как не понимаю по-латыни, не знал, что он означает, — заметил Жильбер.

— Означает он: «Отдать жизнь за правду».

— Значит, — продолжал Жильбер, — человек, вышедший оттуда, откуда вышел Руссо, способен внушить любовь прекрасной даме? О Боже, да понимаете ли вы, что это может вселить безумные надежды в тех, кто, выйдя, как и он, из низов, устремляет взоры ввысь?

— Вы влюблены, — заметил Жак, — и находите сходство своего положения с положением, в котором был Руссо?

Жильбер зарделся, но отвечать на вопрос не стал и лишь заметил:

— Но ведь многие женщины не похожи на госпожу де Варен, среди них есть надменные, заносчивые, недоступные, любить которых — безумие.

— И тем не менее, молодой человек, — отозвался старик, — Руссо не раз представлялись подобные случаи.

— Да, но это же был Руссо! — воскликнул Жильбер — Конечно, если бы я чувствовал в себе хоть искру того огня, что жег его сердце и воспламенял его гений…

— Что тогда?

— Тогда я сказал бы себе, что нет такой женщины, какого бы благородного рода она ни была, которая могла бы презреть меня. Но я же ничто, у меня нет никакой уверенности в будущем, и, стоит мне взглянуть на тех, кто выше меня, я чувствую, что я ослеплен. О, как бы я хотел побеседовать с Руссо.

— С какой целью?

— Чтобы спросить: если бы госпожа де Варен не снизошла до него, а он не возвысился до нее, если бы она отказала ему в близости, которая ввергла его в печаль, стал бы он добиваться ее даже…

Молодой человек умолк.

— Даже? — подхватил старик.

— Даже ценою преступления?

Жак вздрогнул.

— Жена, должно быть, уже встала, — проговорил он, резко обрывая разговор, — давайте спускаться. Тому, кто работает, никогда не бывает слишком рано начинать трудовой день. Идемте, друг мой.

— Вы правы, сударь, простите меня, — отозвался Жильбер. — Но дело в том, что есть беседы, которые меня опьяняют, книги, от которых я воспламеняюсь, мысли, от которых я разве что не схожу с ума.

— Вы просто влюблены. Идемте, — повторил старик.

Жильбер промолчал и принялся собирать бобы и снова скреплять булавками мешки. Жак, наблюдая за ним, проговорил:

— Жилище у вас не роскошное, но в конце концов все необходимое вы имеете. А пробудись вы пораньше, то через окошко почувствовали бы запах зелени, который гораздо приятнее тошнотворной вони большого города. На улице Жюсьен есть сад, где цветут липы и альпийский ракитник. Для бедного затворника вдохнуть утром их аромат — все равно что набраться радости на целый день, не так ли?

— В общем-то мне все это нравится, однако я слишком привык к зелени, чтобы обращать на нее внимание.

— Иначе говоря, вы еще слишком недавно покинули деревню, чтобы сожалеть о ней. А теперь довольно, вы все собрали, идемте трудиться.

Пропустив Жильбера вперед, Жак вышел и запер чердак на висячий замок.

На этот раз он провел своего спутника прямо в комнату, которую Тереза накануне окрестила кабинетом.