ГУЛАГ - Энн Эпплбаум

Из неопубликованных записок Зинаиды Усовой, арестованной “за мужа” в 1938 году, хорошо видно, как заключенные приходили к такому выводу. Сначала Усова попала в Темлаг, где сидели многие жены партийных руководителей и военачальников. Режим в Темлаге был относительно мягким, работа – посильной, и женщины трудились с энтузиазмом. В большинстве своем они по-прежнему верили в советскую власть и считали свой арест частью некой огромной ошибки; кроме того, они надеялись хорошей работой заслужить досрочное освобождение. Сама Усова “спать ложилась и вставала с мыслями о работе, придумывала свои рисунки. Один из них даже был принят в производство”.

Позднее, однако, Усову и некоторых других “жен врагов народа” перевели в Талажский лагерь, где содержались и уголовницы. Работать пришлось на мебельной фабрике. Нормы выработки были очень жесткие. Система принуждения, пишет Усова, “делала людей рабами с рабской психологией”. Полную 700‑граммовую пайку хлеба давали только тем, кто выполнял норму полностью. Нетрудоспособные получали всего 300 граммов, которых едва хватало, чтобы не умереть с голоду.

Со своей стороны, заключенные в этом лагере как могли старались “обмануть начальство, увильнуть от работы”. Женщины из Темлага со своим трудовым энтузиазмом в эту линию поведения не вписывались. “С точки зрения талажских старожилов мы были или дурочками, или чем-то вроде штрейкбрехеров. Нас сразу невзлюбили”[1264]. Вскоре, однако, новоприбывшие переняли у старожилов технику “увиливания от работы”. Так система творила туфту (а не туфта – систему).

Порой заключенные изобретали оригинальные разновидности туфты. Одна полячка, работавшая на колымской рыбоконсервной фабрике, отметила, что завышенные нормы можно было выполнять только за счет обмана. Стахановцами становились просто-напросто “самые хитрые обманщики”, которые скрытно от начальства не докладывали в каждую банку сельди[1265]. Валерий Фрид получил “первый урок туфты” на строительстве лагерной бани. Ему объяснили, что, шпаклюя мхом щели между бревнами, можно “только слегка заткнуть щель, а излишек ровненько обрубить <…> Так я и стал делать, отгоняя от себя мысль: а что, если в этой бане <…> придется мыться самому, да еще зимой? Ведь мох подсохнет, и холодным ветром его выдует к чертям”[1266].

Евгения Гинзбург рассказала в мемуарах, как, работая на лесоповале с напарницей Галей, научилась выполнять невыполнимую норму. Заметив, что одна заключенная, которая работала “без напарницы, пилой-одноручкой”, раз за разом выполняет норму, они спросили ее, как ей это удается.

Припертая нами к стене, она, быстренько озираясь, нет ли поблизости конвоя, объяснила нам технику дела:

– Кругом-то ведь штабеля. Ну, старые штабеля, напиленные прежними этапами. Полно ведь их тут и никто не считал, сколько…

– Ну и что же? Ведь сразу видно, что это старые, а не свежеспиленные…

– А что их, собственно, отличает? Только то, что срезы у них потемневшие. А если от каждого бревна отпилить маленький ломтик, то срез будет самый что ни на есть свеженький. А потом – переложить штабель на это же место, только комляками в другую сторону… Вот и норма…

Эта операция получила у нас в дальнейшем название “освежить бутерброды”. Она дала нам передышку. <…> Добавлю, что совесть нас нисколько не мучила[1267].

Томас Сговио, который тоже работал на Колыме на лесоповале, попал в бригаду, некоторое время не делавшую ровно ничего:

За все эти январские дни мы с напарником Левиным, как и остальные в нашей бригаде, не свалили ни единого дерева. В лесу было много штабелей бревен. Мы выбирали один или два, счищали снег и садились у костра. Даже можно было не счищать, потому что ни разу за первый месяц ни бригадир, ни десятник не пришли проверить нашу выработку[1268].

Другие, для того чтобы справляться с непосильными требованиями, использовали личные отношения и связи. Один заключенный Каргопольлага заплатил другому, более опытному, куском сала, чтобы тот научил его валить лес. В результате он стал выполнять норму и даже мог отдохнуть час-полтора в конце смены[1269]. Другой лагерник, работавший на колымском золотом прииске, “по блату” получил относительно легкую работу – катить и опрокидывать вагонетку с песком[1270].

Но чаще туфта организовывалась на уровне бригады. Бригадир, в частности, имел возможность менять на бумаге выработку отдельных заключенных. Один бывший зэк пишет, что добрый бригадир раз за разом писал ему 60 процентов нормы, хотя вырабатывал он меньше[1271]. Другой вспоминает, как бригадир добился от начальства уменьшения нормы и этим спас жизнь многих рабочих, которые до этого “мерли как мухи”[1272]. С другой стороны, Юрий Зорин, который сам был в лагере бригадиром, сказал мне, что бригадиру надо было брать и давать взятки – иначе не прожить. “Там свои, уголовные законы, которые, может быть, не всем понятны, кто живет за зоной”[1273]. Леонид Трус вспоминал, что в Норильске бригадир отдавал львиную долю общего денежного заработка физически крепким и инициативным работникам, которые “знают, где что есть”. Кое-что доставалось середнякам, а слабым, от которых бригадир хотел избавиться, он вообще ничего не платил. На “выработку” зэка влияли взятки и клановые связи.

С точки зрения зэка, лучшими бригадами были те, где туфта достигала грандиозных масштабов. Работая в карьере на Северном Урале в конце 1940‑х, Леонид Финкельштейн попал в бригаду, бригадир которой выработал изощренную систему обмана. Утром рабочие спускались в карьер. Конвоиры оставались наверху и там весь день грелись у костров. Бригадир Иван поступал вот как:

Мы точно знали, какие участки на дне карьера видны сверху, а какие нет, и это нам помогало мошенничать. <…> На видимых участках мы усердно долбили каменную стену. Мы работали, и конвоиры слышали стук – они и видели, и слышали нашу работу. Потом Иван, проходя вдоль ряда, <…> говорил: “Шаг влево”, – и мы все делали один шаг влево. Конвой этого не замечал.

Мы делали шаг, потом еще шаг, потом еще, пока последний не оказывался в невидимой зоне – граница была проведена мелом по земле. Там, в невидимой зоне, мы один за другим садились на землю и отдыхали – только слегка стучали кайлом для звука. Потом Иван говорил: “Хватит! Шаг вправо”, – и мы опять постепенно переходили в область видимости. Все начиналось снова. Ни один из нас не работал и половины смены.