Антология осетинской прозы - Инал Кануков

Сланцевые пласты, похожие на свежераспиленные доски, слегка разошлись: кажется, они вот-вот обвалятся и увлекут его с собой на дно ущелья, откуда приглушенно доносится рокот речной воды. С двух сторон, словно две сторожевые башни, высятся горы. Между ними — лес. На темно-изумрудной зелени золотыми слитками сверкают под солнцем пожелтевшие деревья. А еще дальше, как алмаз в серебре, горит ледник.

Вся эта красота рождает в груди Болата непонятное ему самому чувство: хочется превратиться в орла и, расправив упругие крылья, парить в небесной сини.

Болат вскидывает голову, смотрит, на еще далекую вершину и усмешливо вздыхает:

«Что ж, шагай — шагай, раз до сих пор считаешь себя юнцом. Отдохнул немного и хватит».

Неловко ступив на камень, он пошатнулся.

«Должно быть ты, Болат, совсем постарел, нет больше сил. И голова стала кружиться, — говорит он себе. — Если не принесешь целебный корень, как взглянешь в глаза соседке, больной Афассе? Больной человек всем верит, от всех, бедняга, ждет помощи. Не бойся, дорогая Афасса, — обращается он к соседке, словно та рядом, — вылечу тебя. Неужели старый Болат, который излечил себе язву желудка, даст тебе умереть? Может, если бы ты решилась поехать в город, врачи скорей помогли бы тебе? Ну ничего. Не бойся, дорогая, я отыщу для тебя лекарство, и никакие врачи не понадобятся… Эту траву мне отец показал, а он был отличным лекарем. Ей богу, к нему даже из Кабарды и Ингушетии ездили. От каких только болезней он не излечивал! И от язвы, и от кашля, и от зоба, и от холеры… Камни в почках таяли от его лекарств, точно весенний снег, а сбить давление или унять сильный жар — это для него, что семечки щелкать». — Болат невольно улыбнулся, вспомнив, каким ловким лекарем был Баба, но тут же вздохнул: — Эх, знай люди, какие лекарства под ногами топчут, берегли бы эти травы как великую драгоценность. Что может быть на земле неказистее репейника? А он для холеры, экземы и дизентерии незаменимое лекарство…»

Старик шел, пока дорогу ему не преградили заросли ежевики. Ветки кустарника переплелилсь, как змеи. Заскорузлой рукой он сорвал несколько ягод, бросил их в рот. Морщинистое лицо передернулось от оскомины. Старик нагнулся, стал искать среди желто-зеленых листочков ягоды поспелее. Он нарвал полную пригоршню и, осторожно перешагивая через кусты, чтобы не затоптать их, направился к одинокому камню. Опустившись на него, собрался было поднести ягоды ко рту, но рука застыла в воздухе: краем глаза он зацепился за выступ  т о й  с а м о й  скалы. Откровенно сказать, он уже давно боролся с собой, стараясь на скалу не глядеть. Он даже специально сел к ней спиной, чтобы прогнать неотвязные думы. Но эти наивные ухищрения не помогали: скала притягивала, точно магнит, будила в душе горькие воспоминания.

И сердце не выдержало — старик обернулся. Глаза его печально остановились на кривом дубе у самого обрыва. Кажется, дунь ветер посильней — и дерево сорвется в пропасть. Но дуб держится, намертво вцепившись корнями в родную скалу.

Много лет назад для Болата на всем свете не было дерева красивее, чем этот тогда еще молодой шелестливый дубок. Болату хотелось иметь такие же крепкие корни и также навсегда быть связанным с родными горами…

От охвативших тревожных воспоминаний старик, сгорбившись, застыл, точно каменное изваяние. Взгляд его прикован к дереву, а перед взором стоит прекрасное лицо той, кто была ему дороже всех на свете. А сердце щемит, щемит. Сколько лет Уната вот так приходит к нему и внезапно, будто тень, исчезает!..

С тех пор, как она оставила его одного, прошло больше полсотни лет, а Болату кажется, что тяжкое горе свалилось на него лишь вчера. Время притупило боль, но она до сих пор занозой сидит в сердце.

— Уната, моя маленькая косуля, уж лучше бы ты забрала меня с собой, — горестно шепчет Болат.

— Ты сам не захотел… — слышится ему певучий голос, в котором, кажется, заключена вся нежность природы. — А для меня, что на этом, что на том свете — одна радость: быть с тобой.

Радость. Да, Болат знал, что такое радость, когда они с Унатой, молодые, красивые, освещенные закатными солнечными лучами, бежали к своему заветному дубу. Как горячо он обнимал Унату.

— Я не смог, Уната, последовать за тобой. — Губы старика едва заметно шевелятся. — Я и сам не знаю, почему не смог. Видно, ты оказалась мужественней меня.

— Так зачем же ты меня винишь?

— Что ты! Что ты, солнышко мое! Винить тебя я не собирался. Это я так… от чрезмерной боли сердца. Молодым я думал: моя любовь к тебе постепенно присохнет, как кровоточащая рана. Но я ошибся. Чем больше старею, тем больше тоскую по тебе. Мне надо, чтобы ты всегда была со мной…

— Это не любовь! Просто ты устал от одиночества и тебе кажется, что ты все еще меня любишь.

— Ты не права, Уната. Все эти годы только о тебе и думаю. Укладываясь на ночь, я мысленно заключаю тебя в свои объятья и, разговаривая с тобой, засыпаю. А просыпаясь на рассвете, я всегда желаю тебе доброго утра. Когда устану от работы, стоит представить, как ты прикасаешься к моему лицу своими теплыми руками, и усталость улетучивается. Сердце мое бьется только благодаря тебе, Уната. Мне часто грезится, что я еще совсем молодой и ты вот-вот прибежишь к нашему дубу. Помнишь, как хорошо нам было здесь тогда?.. Мне не забыть то счастливое время. Не забыть. Эх, лучше бы нам вместе сбежать на край света. В жизни надо быть дерзким, надо брать судьбу за глотку, а я все время ждал чего-то от небес. Какой же я был дурень, когда надеялся, что твой отец поймет нас?! Легче ягненку дождаться пощады от голодного волка.

Подперев голову руками, старик сгорбился еще сильнее. Перед его глазами теперь стоял отец Унаты.

— Интересно, сколько ты рассчитывал прожить, ненасытный шакал? Зачем тебе было столько добра? Ведь никого после себя не оставил. Единственную дочь и ту погубил. Да ей твое богатство было и ни к чему. Природа сотворила Унату для любви, а ты, злодей, оборвал ее юную жизнь. Будь навеки проклято твое имя! Пусть солнце навсегда померкнет для таких, как ты! Впрочем, после гибели дочери, какое солнце тебя могло греть? Что посеешь — то пожнешь; зло твое на тебя же и обрушилось. Как собака, подох ты в одиночестве. А твое бессчетное богатство пошло по ветру. Теперь все прах — и твой роскошный, как дворец, дом и твоя могила.

Болат заставил себя посмотреть вниз, на село. Низенькие домишки, словно вспугнутые коршуном куры, раскрылатили плоские крыши, укрывшись под горой на северной стороне ущелья. Домишек осталось совсем мало, да и то многие пустуют: люди бегут в города.

Старик долго задумчиво глядит на село. Оттуда явственно доносятся звуки гармоники, громкое хлопанье в ладоши, пение мужчин, звуки выстрелов. Это на дворе Унаты такое веселье. Ее отец на этот раз не поскупился, решил всему селу показать, какой почет оказывает дочери, как сильно любит ее. Да и как не радоваться?! Он вырвал свою дочь из объятий голодранца Болата и теперь выдает за такого же богача, как сам.

Сердце Болата колотится в груди от обиды и гнева, а ноги, против воли, бредут на свадьбу. «Как бог не обрушит на этот двор каменный обвал», — стискивает зубы Болат в бессильной ярости. Ему кажется, весь мир с издевкой хохочет над ним, даже на круглом лице луны застыла ехидная улыбка…

Прочь, прочь надо бежать с этого свадебного пиршества, не то не выдержит, разорвется сердце. Почему жизнь так жестока? Бороться с ней — нет больше сил!

Болат распахнул калитку и бросился в горы, к кривому дубу, у которого они обычно встречались с Унатой. Обхватив ствол, он медленно опустился на землю. Рыдания душили Болата. Он не помнил, сколько пролежал под деревом. Вдруг ему почудились чьи-то всхлипывания. Он прислушался.

— Уната! — выдохнул радостно.

Она бежала к нему, еще более прекрасная, чем всегда, в своем белом свадебном наряде.

— Болат! — девушка прильнула к его груди.

Он принялся осыпать ее поцелуями, не в силах вымолвить ни слова.

А луна теперь смеялась с высоты, радуясь их счастью и кутая их в свой сотканный из серебристых лучей полог.

— Она побежала вот сюда! — разорвал тишину резкий мужской голос, усиленный горным эхом. И тут же всю округу заполнил шумный гвалт.

Болат и Уната, вздрогнув, будто их огрели плетью, замерли в испуге.

— Бросимся в пропасть, — пролепетала Уната, высвободившись из объятий юноши.

— Нет, Уната, лучше бежим!

— Как бежать?! Сюда ведет только одна тропа и по ней уже идут похитители моей души.

— Давай пока спрячемся за кустами. Может, не заметят.

— В белом, они меня сразу увидят. Схватят. Баба меня теперь все равно убьет, ведь я сбежала со свадьбы. Давай прыгнем в пропасть. Смерть с тобой, Болат, мне не страшна.

«Вон они! Вон они!» — раздались крики совсем близко.

Болат растерялся на миг. Вдруг Уната быстро поцеловала его, и он не успел опомниться, как из темного ущелья до него донесся ее предсмертный крик. Потом его долго били ногами и волоком тащили в село, но Болат ничего этого не чувствовал. Очнулся он в темнице.